Пётр Загоруйко - Евангелие для цыганского барона

— Нет, не проходил, — ответил барон, несколько растерявшись.

— И никогда не пройдет. Сказки все это! И легенда ваша — сказка. Будешь верить ей — погибнешь! А о воровстве, вашей работе, как ты ее назвал, я прочту тебе из "вашинской" Библии.

Полистав, Андрей нашел нужное место и сказал:

— А еще лучше прочти ты сам, вслух, я тоже желаю послушать "вашинскую" Библию. Барон, приободренный тем, что и Андрей желал послушать, решился все-таки читать:

— "Ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники... — Царства Божия не наследуют" (1 Кор. 6,10).

Наступила глубокая пауза.

Теперь Андрей умышленно повторил фразу, сказанную ранее бароном:

— Вот так-то, баро, Библию читать надо!

— Да-а-а!... Розкрутыв ты мэни вуса [3] Разложил на лопатки. Заставил краснеть. – протяженно произнес Рома, проведя рукой по усам, как бы убеждаясь в правоте своих слов.

Неслышной чередой проходили дни, недели, проведенные Голубенко среди цыган. И каждый прожитый день вносил какие-то изменения не только в интерьер отделываемого художниками здания, но и в отношения цыган с проповедником.

Как лепнина, деталь за деталью превращавшая фрагмент узора в целый фриз, лаконичный своей завершенностью, так и отдельные стихи Библии, своеобразной "лепкой" откладывались на сердцах цыган, задающих всевозможные вопросы евангелисту, соединяющего их в одну тему — тему их спасения.

Андрей не ожидал, что цыгане, столь погрязшие в грехах, проявят такой живой интерес к Библии, основные темы которой он излагал им почти каждый вечер, закончив определенный цикл художественной работы. "Слушать что-нибудь новое" для них было приятным занятием, возможно, ничем не уступавшим желанию афинян и проповедник часто был озадачен вопросом: "Что это? — Удовлетворение праздного любопытства или неслышимый зов души, изголодавшейся по настоящему хлебу?"

Но по глубине вопросов, задаваемых цыганами, евангелист понял, что труд его не тщетен, а душа этих диких людей тоже может плакать, страдать, гореть любовью.

Часто вопросы переходили в жаркую дискуссию, особенно тогда, когда вступали в противоречие обычный уклад жизни цыган и четкое предписание библейской истины. Нередко персонажи из Библии оказывались "почему-то" сидящими рядом с проповедником и тогда не обходилось без взрыва негодования со стороны некоторых из них, обличаемых совестью.

Вот и сейчас, после чтения притчи о богаче и нищем Лазаре(Лук. 16,19-31), Голубенко не услышал привычное "Аминь", как это обычно бывает в церквах, напротив, — раздался негодующий вопрос барона:

— Это что же получается? Как богач, то обязательно ему место в аду после похорон, а якшо цэ еврэй, то його янголы понэсуть до Авраама? Пид мэнэ копаеш, еврэй?

— Марц, Библия написана так, чтобы человек, обнаруживший себя в чем-то плохом, чего не любит Бог, мог бы исправиться, а не злиться, как ты. Она предупреждает грешника, а не смеется над ним. Ты заметил, что нищий, хоть и "лежал в струпьях" и желание его было весьма скудно — "напитаться крошками, падающими со стола богача", но он назван по имени, потому что был записан в Книге Жизни, почему и отнесен на лоно Авраамово. А богач не назван по имени и, несмотря на то, что "пиршествовал блистательно" — оказался в аду потому, что не имел жизни вечной. Библия обнаруживает человека в определенный момент, когда он смотрит в нее, как в зеркало. Человек, смотрящий в зеркало, далеко не всегда любуется собой, но смотрит для того, чтобы устранить свои недостатки. Было бы смешно, если бы человек гневался на зеркало, отображающее его таким, каким он есть на самом деле. А что касается твоего положения, то я так скажу – Бог не желает смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и был жив.

— То хиба я мэртвый? – удивился барон.

— Всякий человек, не рожденный от Бога – мертв по грехам и преступлениям потому, что возмездие за грех – смерть. И хоть физическая жизнь в нем и продолжается, но духовно он мертв и, причем, мертв еще со времени падения Адама...

Долго еще продолжалась дискуссия, но закончилась она тем, что барон, желая оправдать положение богача, стал отрицать существование ада, а в заключение беседы горделиво заявил:

— Вера верующих основана на адском страхе, а я ничего в жизни не боюсь, для меня, барона, страх не существует!

Но спустя два-три часа он должен был убедиться в своей "смелости". Когда все ромалэ разошлись на ночлег, барон с Голубенко перешли во флигель, где они часто "пережевывали" проблемы дня и продолжали невыясненные до конца темы вечерних бесед. Время ушло за полуночь. Свет от торшера создавал уютную атмосферу для общения. Ночная прохлада через приоткрытую дверь приятно распространяла свое дыхание, взбодряя собеседников. Кругом стояла мертвая тишина, нарушавшаяся только ночной "морзянкой" сверчков.

Во время очередной паузы в разговоре, вдруг неожиданно заскрипела дверь. Взоры собеседников мгновенно направились в ее проем, ожидая незваного гостя. На фоне кромешной тьмы медленно, из-за открытой двери, показалась сначала рука в рваной перчатке, опирающаяся на какой-то посох из корневища, потом, крайне медленно, как при замедленной съемке, показалась голова... бабы-яги с распатланными белыми волосами, крючковатым носом, провалившимся ртом с выступающими из него клыками. Согбенная, стучащая палкой старуха медленно закрывала собой проем двери...

Никогда еще в жизни Голубенко не видел такого страшного испуга, какой застыл во всем облике барона. Глаза выкатились со своей орбиты, рот открытый, как на приеме у стоматолога, пытался втянуть весь воздух комнаты. Вся его грузная фигура оторвалась от кресла и зависла в воздухе.

В несколько секунд "баба-яга" преобразилась –Ипан, сбросив маску и отшвырнув палку, в платье кинулся к своему отцу со словами:

— Дадо, это же я, Ипан! – Теперь уже сын напугался за отца, не ожидая такого ужасного эффекта от своей шутки. Марц, левой рукой держась за сердце, правой бросал тарелки со стола вдогонку, убегающего от него Ипана.

— У-б-бь-ю-ю-ю! – раздался крик, разрывающий тишину ночи. – Домой не приходи!

Но Ипан, стоя уже за забором, оправдывался:

— Ты же доказывал, что ничего не боишься, а сам... трус, трус несчастный!

Устыженный рискованной проделкой сына, барон понимал, что опозорился, доказывая раннее, что страх ему неведом. Желая как-то оправдаться, Марц сказал: