Тронд Берг Эриксен - Августин. Беспокойное сердце

«Исповедь» Августина—важная часть описанного в ней процесса самопознания. Сама книга — это подведение итогов того самоисследования, которому себя подверг автор. Это не только воспоминания о чем–то, что когда–то случилось, это документация самого процесса воспоминаний. Лишь придав этим воспоминашям письменную форму, Августин постигает причины и следствия своих прегрешений. Благодаря своему рассказу он осознает тот факт, что Провидение направляло его поступки с самого детства.

Мы, современные картезианцы и фрейдисты, слишком Доверчиво полагаем первичной душу, которая мыслит, повествует и драматизирует свой опыт. Но что, если первичны мышление, повествование и драматизация, а личность рассказчика — есть лишь продукт мышления, повествования и драматизации? В 20–е годы XX века русский философ М. М. Бахтин пытался заменить так называемую психологию изучением смыслообразующей деятельности по продуцированию текста в самом широком смысле этого слова. Его концепция основывалась на том, что личность, или душа, есть отчасти намеренный, отчасти ненамеренный продукт повествований, представляющих собой не просто повествования субъекта, но повествования, которые творят самого субъекта как полезное и необходимое понятие. Личность — это действующее лицо, и ее существование связано с тем, что разыгрывается определенный диалог. Можно представить себе повествование, или речь, где личность, или душа, не имеют значения. Так можно представить себе и драму о Гамлете, в которой он — не самое главное.

Если рассмотреть образ Августина с этой позиции, окажется, что Бахтин отчасти прав. «Исповедь» — не есть прежде всего «повествование» Августина о событиях своей жизни. Главное тут сам Августин. Книжный Августин предстает многогранной, яркой и содержательной личностью именно благодаря тексту или повествованию, посредством которого он являет себя людям и самому себе. Он раскрывает, рисует и создает себя как «Августина», вписывая его в повествование, которое наполняет его жизни определенным смыслом. О чем бы тут ни шла речь, в центре повествования, прямо или косвенно, всегда стоит сам рассказчик. Такое ключ ко всему творчеству Августина.

С помощью рассказов о восхождении, о Творении, толкований на Писание, увещеваний, поучений, философских рассуждений Августин возводит все более и более сложные конструкции для самосознания, одновременно вводя в свое повествование таких действующих лиц как «Августин», «Бог» и «человек». Он поступает подобно легендарному китайскому живописцу, который вошел в свою картину и скрылся за холмами, им же самим и нашсанными. Достижение труда Августа в том, что незадачливая жизнь многих его читателей обрела смысл и достоинство, когда они вошли в созданную Августином картину человеческой судьбы.

Бог Августина и далек, и близок. Поэтому Он окружен парадоксами. Искать Бога — это значит искать нечто известное и неизвестное; так память может искать что–то, чего не может сразу вспомнить, но знает, что вспомнит, если напряжется. С другой стороны, если мы знаем, чего ищем, в каком смысле можно тогда сказать, что мы это ищем? Августин разрешает эти парадоксы, представляя себе постепенное постижение божественной тайны, постижение, которое расширяет и объясняет воспоминание, казавшееся на первый взгляд нечетким, но которое, однако, навсегда сохранилось в памяти.

В известном смысле, не Августин ищет Бога, а Бог сам открывает себя через Августина. Бог ищет Августина и хочет привести его к Себе. Поэтому Августин ищет Бога и хочет привести Его к себе. Бог ближе к ищущему, чем ищущий думает. Личность черпает у Бога силы, чтобы найти самое себя. Бог — это не внешний ответ на внутренний вопрос, но внутренний ответ на вопрос, который Бог сам пробудил у вопрошающего. Суть самопознания — это суть познания Бога. Написать историю личности в биографии, как это сделал Августин, — то же самое, что упражняться и готовить себя к познанию Бога.

Бог находится не вовне, ибо Бог — не материя. Бог — это дух; поэтому погруженность в себя, интроверсия и интроспекция — единственный путь к Нему. Духовное скрыто глубоко в душе человека. Все чувственные желания, напротив, отвлекают и мешают ему. Главное — связь между Богом и душой, душой и Богом. Однако Августин не забывает и о христианском долге служить, помогать и прощать.

Из «сбивающего с толку многообразия вовне» ( dlstentio) необходимо найти «единство и мир внутри» (intentio). Временное требует растяжения души, чтобы она могла постичь прошлое, настоящее и будущее за один раз (Исп. XI, 26). Но когда душа раскрывается, чтобы понять временное, она тут же становится жертвой смятения, присущего временному. Этому противоположна сосредоточенность на внутренних истинах. Там, когда душа предстанет перед вечными истинами, протяжение временного в прошлое, настоящее и будущее может прекратиться.

Мистика Августина не носит личного характера. Он углубляется в себя не для того, чтобы понять свои чувства или пережить нечто, недоступное другим. Он углубляется в себя, чтобы найти истину, более общую и обычную, чем все то, что он может найти в преходящем мире. Тем не менее, Августин становится едва ли не пленником церковного единства. Он не сразу поймет, что объединение вокруг простых истин, разделяемых многими, столь же ценно, как познание универсальных истин, доступных разуму немногих. Нам представляется, что именно борьба с донатистами сделала Августина христианином в ортодоксальном смысле. Но тогда он уже много лет был священнослужителем.

Современное понимание личности опирается на явное, но тем не менее странное разграничение внешнего и внутреннего. Оно объясняется особой историей, в которой Августин играет главную роль. Принято считать, что мысли и чувства есть нечто, находящееся внутри нас, что мы обладаем способностями, которые, возможно, могут выражаться во внешнем, находящемся вне нас, мире. Мы полагаем, что в каждом человеке существуют неизвестные силы, неизведанные глубины, что мы, как нам кажется, обладаем природой, которая может проявиться с неожиданной силой.

Не все культуры или эпохи так воспринимали себя. Напротив, подобное самотолкование — особенность современного западного человека Мы убеждены, что несем в себе «личность» подобно тому, как наши тела вмещают другие осязаемые органы. Августин говорит Богу. «Я вернулся к себе самому и, руководимый Тобою, вошел в самые глубины свои: я смог это сделать, потому что «стал Ты помощником моим». Я вошел и увидел оком души моей, как ни слабо оно было, над этим самым оком души моей, над разумом моим, Свет немеркнущий» (Исп. VII, 10; IX, 4). Главная мысль Августина заключается в том, что человек не может раскрыть перед другим человеком свои самые сокровенные глубины, он может раскрыть их только перед Богом (О пользе веры, 23). Путь к самому себе ведет в себя: «Мы пребываем в пути, и путь этот проходит не через внешнее пространство, но через внутреннее, где зло совершенных нами грехов преграждает нам путь, как густой кустарник» (О христ. учен. I, 34). Таким образом граница между внешним и внутренним четко отмечена грехопадением.