Софроний Сахаров - Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру)

Я имел с Вами разговор об этом, но тогда я был мало знаком с учением о мытарствах. Я думаю, что оно находится лишь у Феодоры; а из видений, рассказанных в житиях святых, нельзя сделать догмат Церкви. Но по Брянчанинову выходит, что это — древнее предание отеческое, основанное на Священном Писании, и хотя я не имею пока возможности исследовать, до какой степени оно находится действительно у великих отцов IV века (смотрите заметку на странице 151), я все-таки принимаю его очень серьезно. Если можете, то пишите мне кое — что в подтверждение или отвержение моих идей.

Пишите. Жажду получить от Вас письмо. Слишком долго я не писал. Обещаюсь писать почаще, но покороче. Прилагаемое маленькое письмо к Вам присылаю, чтобы Вы имели, что показать, если кто — нибудь спрашивает о моем письме к Вам. Молитесь за меня. Я Вас не забываю в скудных моих молитвах. Теперь мы близкие соседи; я надеюсь когда — нибудь опять заехать на Святую Гору.

Читайте письмо отцу Силуану и передайте ему самое сердечное приветствие о Христе. Также отцу Лукиану.

Ваш меньший брат во Христе,

недостойный и грешный

иеромонах Димитрий

О годах вне Церкви. О смерти брата в японском плену. О смертной памяти

Афины, 8 апреля 1945 г.

Дорогой о Христе брат,

отец Софроний — благословите!

Не знаю, получил ли ты короткое письмо, посланное мною отсюда в октябре месяце прошлого года недолго после моего приезда обратно из Египта в Грецию. Я дал его одному нашему чиновнику, едущему в Солунь, и он его передал некоему афонскому монаху. Если к тебе оно не дошло, то не сожалею, ибо, хотя я хотел дать тебе знать о том, что я еще в живых, я описал состояние моей души в таких мрачных чертах, что мог бы только тебя огорчить. В этом я был прав, но мне хочется с тобой поддерживать при всех обстоятельствах всю возможную духовную связь, и в последние недели я переживаю некоторое внутреннее улучшение.

Посылаю сие письмо через нового губернатора Святой Горы, господина Παπαδημητρίου, уезжающего туда на днях. Не исключено, что я сам приеду на Афон в этом году, о чем я и предупрежу также через него. О твоем переселении из Карулии в келлию Святой Троицы при обители святого Павла я узнал от отца Кассиана Безобразова, писавшего мне из Солуни, и от Харалампия Андреевича Ласкаридиса, которого я недавно посетил. Последний с супругой живы и здоровы; шлют привет о Христе.

Прошу, однако, не говорить обо мне на Афоне. Если приеду летом, то хочу сделать это более или менее незаметно. Поехав в Египет в апреле 1941 года, я поступил в Британскую Армию, служил офицером Главного штаба в Каире и с 1943 года был прикомандирован в Английское посольство при Греческом правительстве. Я сейчас штатский, бритый англичанин, ничего общего (по своему внешнему положению) не имеющий с Церковью. Не хочу стать предметом слухов и упреков со стороны святогорцев.

Если хочешь писать мне, мой адрес: «Major David Balfour, — British Embassy, Athens — c/o British Consulate, Salonica — ᾽Αγγλικὸν Προξενεῖον, Θεσσαλονίκη». Консульство перешлет воздушным путем.

Три года я провел в совершенном безбожестве. Недавно получил телеграмму, что умер мой брат (от постепенного истощения, будучи пленником у японцев в Hong Kong).

Стал молиться о нем, думать о будущей жизни, опять поверил в нее. Стал вообще понемножку молиться в свободное время. Смертная память, никогда не покидавшая меня за все это военное время и служившая мне поводом к отчаянию и бесстыдству, превращается, скорее, в наслаждение. Молись и ты обо мне, если не очень уж устал от усилия помогать моей бродящей душе. Проси и молитв отца Герасима; но при этом очень настаивай на том, чтобы он никому не говорил на Афоне насчет меня.

Недостойный брат твой о Христе,

иеромонах Димитрий

О своей жизни. О постепенном возвращении к вере. О неверии в догматы . Об узости конфессиональных рамок. О стремлении к вечности

British Embassy, Athens,

21 июля 1945 г.

Возлюбленный о Христе

отец Софроний — благословите!

Я виноват пред тобою, что так долго не писал. Прости меня, но не думай, что мое молчание объясняется отсутствием любви к тебе. С тех пор как я в 1941 году стал бюрократом, сначала военным, а потом дипломатическим, я почти целиком, по слабости человеческой, перестал писать кому-либо. Дело в том, что сижу за письменным столом по крайней мере семь часов в день, а иногда до девяти или даже двенадцати часов, и когда ухожу к себе домой, нет охоты писать. Хочется читать, размышлять, заниматься музыкой, разговаривать, молиться — заниматься чем угодно, лишь бы не сидеть опять за письменным столом.

Когда я писал тебе в последний раз, я надеялся приехать на Афон. У нашего посла, при котором я служу переводчиком — помощником, была мысль посетить Святую Гору на Пасху. Но ему не удалось отлучиться из столицы. Я еще питаю надежду, но не знаю, удастся ли в этом году. Я собрал несколько вещей для тебя, из тех, на которые ты указал, но не нашел путешественника, которому можно их поручить, да и не знаю, доходят ли почтовые пакеты. Пиши мне, можно ли доверить их почте?

На днях зашел ко мне монах Стефан, грек из Русика. Он покинул Афон по благословению духовника и игумена своего, так как желает учиться. На меня он произвел очень хорошее, даже умилительное впечатление, из-за его кротости и смирения. Он хотел поехать в Иерусалим, что трудно теперь. После некоторого колебания митрополит Военных сил Пантелеимон (бывший Каристийский), который имел его при себе до его поступления на Афон, опять принял его под свое покровительство. Трудно знать в таких случаях, что советовать человеку, уйти ли из чисто монашеской среды. Я верую, что он руководится самыми чистыми стремлениями, но боюсь, что он разочаруется. Пиши мне, знаешь ли ты его и то, какое у тебя мнение.

Почти совершенно ушедший от Бога, хотя и не находив удовлетворения в мирской среде, и доведенный до тупого безразличия и бессильной тоски, я возвращаюсь теперь прогрессивно к вере в Бога, в вечную жизнь и ответственность и к стремлению единения с Богом. Совершилось это у меня неортодоксальным и, по твоему суждению, наверно, нежеланным путем; об этом пока не расскажу. В настоящее время я констатирую, что живу более глубокой и молитвенной жизнью, чем в многие годы своей неудачной священнической жизни. Я могу только сказать, что, хотя я остался православным в культурном смысле слова, то есть нахожу удовлетворение лишь в православном выражении христианства, чувствуя отчуждение от других Церквей, я перестал верить многим православным догматам и стараться приноравливаться к всему православному строю. Внутренней борьбой я приобрел какую-то духовную свободу, в которой я нахожу не ослабление, а силу. Опытом я пришел к заключению, что как и в Католичестве, так и в Православии старание во всем заключить себя в исключительных конфессиональных рамках просто ослабляет у меня вообще всякую религиозную веру, делает непонятным и недействительным в моем сознании отношение Божией любви и Божьего промысла к человечеству как целому. Вернуться к православному священству или монашеству я не могу, хотя уйти совсем от мира я глубоко желаю. Но от этого последнего меня удерживает пока мое состояние мобилизованного английского подданного, и удержит, быть может, потом и некоторое чувство обязанности к людям, чувство долга, неуверенность в правильности для меня такого пути. Что именно сделаю, пока не ясно; но, скорее всего, я буду продолжать работать долго при посольстве, стараясь так устроить свою частную жизнь, чтобы иметь возможность посвящать возможно больше времени духовным занятиям. Не знаю, поймешь ли; сомневаюсь, одобришь ли. Но все-таки, как я тебе писал и ты меня цитируешь в только что полученном твоем последнем письме, «мне хочется с тобой поддерживать при всех обстоятельствах всю возможную духовную связь»…