Иоанн Мосх - Луг духовный: Достопамятные сказания о подвижничестве святых и блаженных отцов

Древние отцы были велики.

В двадцати милях от Александрии есть лавра, называемая Каламон, лежащая в середине между Октодекатом и Мафорой. Туда мы прибыли вместе с софистом Софронием к авве Феодору и спросили его:

– Хорошо ли, отче, если мы придем к кому или к нам придет кто-нибудь, и мы разрешили бы вино?

– Нет! – отвечал старец.

– А как же разрешали древние отцы?

– Древние отцы были велики и сильны – они и могли разрешать и опять запрещать. А наш род, чада, не может разрешать и запрещать. Если мы разрешим, то уже не выдержим строгого подвижничества.

О пустыне Калам см. прим. к гл. 131–132. Октодекат и Мафора – монастыри в окрестностях Александрии (Об этом см. Ист. прав. мон. на Востоке: «Александрия и ее окрестности», ч. П. 190).

Я заповедал ему!

Авва Александр в Каламонском монастыре, что близ св. Иордана, рассказывал нам: «Однажды я был у аввы Павла из Еллады в его пещере, и вот кто-то, подойдя, постучался в дверь. Старец пошел и отворил ему. Потом вынес хлеб и моченые бобы, предложил пришедшему, и тот стал есть. Я подумал, что это странник, но, выглянув в окно, вижу, что это лев.

– Зачем, старче, ты кормишь его? – скажи мне.

– Я заповедал ему не нападать ни на человека, ни на скота. «Приходи, – сказал я ему, – ежедневно ко мне, и я буду давать тебе корм». И вот семь месяцев, как он приходит ко мне дважды в день, и я кормлю его.

Спустя немного времени я снова пришел к нему, чтобы купить сосуды для вина.

– Ну, что, старче, как твой лев?

– Плохо! – отвечал он.

– Что ж такое случилось?

– Вчера приходит ко мне за пищей, и я вижу подбородок его в крови. «Что это значит? – спрашиваю. – Ты ослушался меня и ел мясо? Благословен Господь! Не стану больше кормить тебя пищей отцов, кровожадный! Ступай прочь!» Но он не хотел уходить. Тогда, взяв веревку и свив ее втрое, три раза ударил его и прогнал».

О лавре Каламон см. во введении. Из Еллады, т. е. из Греции.

Бобы. В уставе св. Иосифа песнописца, в правилах о преждеосвященной литургии: «Вкушаем хлеб и размоченный

боб» – « Εσθíομεν άρτον καì φάβα βρεκτóν ». Алляций переводит: comedimus panem et fabam aqua maceratam. Блж. Феодорит часто упоминает о бобах, смоченных водою, как об обычной пище отшельников.

О власти святых над зверями см. прим. к гл. 2.

То – болезнь души!

Однажды в Елусскую лавру зашел брат к авве Виктору затворнику и сказал ему:

– Что мне делать, отче: одолевает меня нерадение…

– То – болезнь души, – отвечает старец. – Подобно тому, как больные глазами при усиливающейся болезни не могут смотреть на свет, находя его слишком ярким для себя, между тем как здоровым он вовсе не кажется ярким, так и нерадивые от незначительного нерадения уже приходят в беспокойство, между тем как бодрые духом скорее радуются при испытаниях.

Лавра Елусская процветала в VI веке, но о ней почти никаких сведений не сохранилось. Город Елуза на юге Палестины близ аравийской границы, на юго-запад от Мертвого моря.

Один христолюбец рассказывал нам о разбойнике по имени Кириак. Кириак разбойничал в окрестностях Эммауса, что теперь Никополь. Он отличался такой жестокостью и бесчеловечием, что его прозвали Волком. В его шайке были не только христиане, но иудеи и самаряне. Однажды некоторые из окрестностей Никополя отправились в Великую Субботу во св. град для крещения детей своих. После крещения они возвращались в свое место, чтобы дома отпраздновать день Светлого Христова Воскресения. Навстречу им попались разбойники, но без атамана. Мужчины спаслись бегством. Разбойники, евреи и самаряне, побросав новокрещенных детей, захватили женщин и совершили над ними насилие. Бежавших мужей встретил атаман и, остановив, спросил: «Что вы бежите?» Те рассказали ему обо всем. Вернув их, он отправился к своей шайке и нашел детей, брошенных на земле. Узнав, кто совершил гнусное злодеяние, он отрубил негодяям головы и велел мужьям взять детей, чтобы женщины не смели касаться их, так как были осквернены. Атаман охранял их на пути до самого их местожительства. Спустя немного времени Кириак был схвачен и просидел в тюрьме десять лет, и ни один из начальников не казнил его. Впоследствии он и совсем был освобожден. «Ради спасенных детей я избежал злой смерти, – говорил он. – Они явились мне во сне и говорили: не бойся! Мы молим за тебя!»

Я и авва Иоанн, пресвитер монастыря Евнухов, разговаривали с ним, и он нам рассказал то же самое, и мы воздали славу Богу.

Даже разбойники имели великое уважение к св. и великим дням. На гнусное злодеяние отважились иудеи и самаряне.

«Торжественный день для крещения представляет Пасха», – пишет Тертуллиан (De Baptism, с. 19). В древние времена имели обыкновение совершать крещение в великие праздники.

Об Иоанне пресвитере см. прим. к гл. 136.

О монастыре Евнухов см. во введении.

Зачем ты убил меня?

Авва Савватий говорил нам: «Когда я жил в лавре аввы Фирмина, пришел разбойник к авве Зосиме киликиянину и стал просить старца: «Окажи мне милость ради Бога! Я совершил много убийств… Сделай меня иноком, чтобы я мог отстать от злых дел». Старец, наставив его, сделал иноком и облек в ангельский чин. Спустя немного времени старец сказал ему: «Поверь мне, чадо, тебе нельзя оставаться здесь. Если начальник узнает о тебе, возьмет тебя; точно так же и враги твои постараются умертвить тебя. Послушайся меня, и я отведу тебя в другую киновию, подальше отсюда». И отвел его в киновию аввы Дорофея, что близ Газы и Маиума. Девять лет прожил он там, изучил псалтирь и весь монашеский устав. Но вот он снова идет в монастырь аввы Фирмина к принявшему его старцу и говорит ему:

– Честный отче, сделай милость – возврати мне мирские одежды и возьми обратно иноческие.

– Зачем же, чадо? – спросил опечаленный старец.

– Вот уже девять лет, как тебе хорошо известно, я провел в монастыре, постился, сколько было силы у меня, воздерживался и жил в послушании, в безмолвии и страхе Божием, и я хорошо знаю, что благость Божия простила мне много злодеяний… Но вот я ежедневно вижу пред очами мальчика, говорящего мне: «Зачем ты убил меня?» Я вижу его и во сне, и в церкви, и в трапезе, слышу его голос, и нет у меня ни одного часа спокойствия… Вот почему, отче, я хочу идти, чтобы умереть за мальчика… Совсем напрасно я убил его…»