А. Панкова - Шри Ауробиндо. Биография. Глоссарий

И далее, какова реальная позиция г-на Нортона как государственного обвинителя? Это позиция полусудьи-полузащитника. Частью его священного долга в качестве председательствующего на процессе является умение любым путем сохранять свой ум независимым от всяческих предрассудков и следить, чтобы восторжествовала истинная справедливость как в отношении обвинителя, так и обвиняемого. Полицейские же должны быть заинтересованы в обвинительном приговоре человеку, которого они арестовали; однако обвинитель Королевского суда должен быть выше столь недостойных чувств. Он должен не просто олицетворять высшую справедливость в обращении с обвиняемым, но должен также указать на ошибки, если они будут допущены защитой. Однако, как заметил г-н судья, все мы знаем, что обвинение, то есть г-н Нортон, заинтересовано в признании Ауробиндо Бабу виновным и таким образом допускает по отношению к нему и другим обвиняемым величайшую несправедливость, угрожая их защитнику и отказывая в освобождении под залог… Против же Бабу Ауробиндо не только нет ни малейших доказательств, подтверждающих его вину, но при необходимости вполне можно было бы представить поручительства в его защиту. И все же он вынужден был гнить в застенках почти целый год! Нужно ли напоминать читателю об ужасах тюремной жизни индийца, находящегося под следствием?». [198]

Следующий отрывок был опубликован в «Басумати» под заголовком «Приди, о Богоподобный Ауробиндо»: «Ауробиндо! Со скорбью отмечая острую нехватку еды в доме твоей Матери, в домах твоих сестер и братьев, ты с улыбкой отведал жалкой тюремной пищи. Видя нужду в одежде твоей Матери, твоей родной страны, ты принимаешь рваные тюремные обноски как украшение. Обнаружив, что твоя возлюбленная Мать лишена права говорить, ты дал обет молчания. Кто еще так, как ты, всем сердцем и всей душой служит своей Матери? Ауробиндо, приди! О, сын Матери-Родины, более любимой, чем сама жизнь, приди, приди! О, преданный слуга Матери, позволь сегодня нам от лица Матери служить тебе! Приди же, о преданный сын, вкушающий сейчас тюремную пищу, позволь нам поднести к твоим губам самые лучшие блюда, приготовленные Матерью. Приди! О, суровый аскет, одетый в рваные тюремные лохмотья, позволь нам исполнить свой братский долг и облечь твою сияющую золотом фигуру в прекраснейшие одежды, сшитые Матерью. Приди же, о ты, прославивший тюремные оковы, великий герой, давший клятву Свадеши и водрузивший на свою главу лучезарную корону славы, которой коснулась святая пыль с ног Матери и на которую мы призываем всех богов ниспослать тебе благословение. Приди же, о молчаливый аскет; позволь в благосклонном приветствии тебе протрубить в миллионы раковин и пропеть миллионами уст песни во славу твою, так чтобы звуки их донеслись до всех стран света! Приди же, о Ауробиндо, торжественный избранник новой патриотической веры, приди! О святой Ауробиндо, познавший истину! Приди! О Ауробиндо, уподобившийся Богу! Приди, о ты, плоть от плоти Индии! Приди, приди, позволь сегодня миллионам братьев и сестер в один голос приветствовать твое возвращение домой!». [199]

Как же вели себя во время этого затянувшегося судебного процесса другие заключенные, арестованные вместе со Шри Ауробиндо, молодые люди в возрасте от шестнадцати до двадцати лет? Посмотрим, что рассказывает об этом сам Ауробиндо: «…Позвольте мне рассказать о мальчиках – моих товарищах по несчастью, моих сокамерниках. По тому, как они держались на суде, я уверовал, что в Бенгалии выросло новое поколение, что на коленях у Матери взлелеяны дети новой закваски, нового склада… Один взгляд на этих мальчиков порождал уверенность, что в Индию вернулись люди совершенно иной культуры, высокие духом, неукротимые герои другой эпохи. Эти открытые, бесстрашные взгляды, этот беззаботный, бодрый смех, эти мужественные черты, исполненные силы духа, непоколебимой даже в столь мрачных обстоятельствах, эта добросердечность, отсутствие печали, беспокойства и признаков страданий были приметами не тех индийцев, что погрязли в невежестве и апатии, – а предвестников нового века, новой расы, нового образа действий. Если они и были убийцами, то очевидно, что чудовищный образ убийц не затмил их истинной природы; в них не было ни намека на жестокость, фанатизм, бессердечие. Не заботясь о будущем, не беспокоясь о результатах, которыми закончится процесс, они проводили дни в заключении как играющие дети, в веселье и радости, в учениях и размышлениях. Очень быстро они установили дружеские отношения с тюремными властями, сипаями, [200]осужденными, охранниками-европейцами, следователями и судебными представителями; они рассказывали друг другу какие-то истории, обменивались шутками, не делая различий между великими и малыми, друзьями и противниками. Часы судебных заседаний бывали им скучны, поскольку они не питали никакого интереса к слушаниям дела. У них не было книг, чтобы читать, им не разрешали разговаривать, чтобы хоть как-то скоротать эти часы… Даже те, кто занимался йогой, не научились еще медитировать среди гудящей массы людей. Для них эти часы тянулись особенно тяжело. Сначала кто-то из них пытался брать с собой книги; этому примеру последовали другие. Возникла странная сцена: идут слушания, решается судьба тридцати или сорока обвиняемых, результатом может стать смертный приговор через повешение или пожизненная каторга – и несмотря на это, они сидели и читали: либо романы Банкима, либо Раджа-йогу Вивекананды, либо Науку религии, Гиту, Пураны или Европейскую философию». [201]

Давайте обратимся к нескольким фразам из книги «Мемуары революционера» Упендранатха Бандхопадхьяя, который проходил по одному делу со Шри Ауробиндо и тоже находился в тюрьме: «…Почти годовое слушание наконец подошло к заключительной фазе, и мы услышали свои приговоры. Улласа и Барина должны были повесить… Уллас открыто ликовал. Он вернулся просветленный, с улыбкой на лице и сказал нам: «Слава Всевышнему, это проклятое представление наконец-то закончилось». Его слова заставили европейца-охранника обернуться к своему товарищу: «Посмотри только, этого парня собираются вздернуть, а он смеется!» – «Да, я знаю. Они всегда смеются над смертью». Можно ли было сделать больший комплимент? [202]Во время одиночного заключения Шри Ауробиндо двум тюремным чинам удалось завести с ним знакомство – очевидно, из гуманистических соображений. Они почти ежедневно заходили к нему, чтобы немного поговорить. Как-то один из них, г-н Дейли, сказал: «Через помощника тюремного суперинтенданта я попросил разрешить вам прогулки за пределами камеры, чтобы не страдали ваша душа и тело». [203]Это была приятная перемена, и начиная со следующего дня Шри Ауробиндо от одного до двух часов прохаживался туда и обратно по территории тюрьмы: от тюремной мастерской в одном конце до хлева – в другом.