Дмитрий Шишкин - Возвращение красоты

Чистейшая вода прозрачна до изумления. Признаюсь, я — коренной крымчанин — такого раньше не видел. Паром отступает на трехметровую глубину, вот пять метров, восемь, десять под нами… а дно все еще как на ладони: покачиваются колонии водорослей, золотится песок, и в ярких переливах солнечных бликов бродят ленивые рыбины… Чайки с криками долго преследуют нас, алчно следя за движением человеческих рук на палубе: вдруг что-нибудь перепадет? Но вот и они отстали, скрылась за мысом древняя башня Уранополиса, и мы вступаем в иной мир. Перед нами владения Пресвятой Владычицы…

Вершина Афона окутана легким пуховым облаком, которое вращается вокруг нее кольцом.

— Посмотри, — говорит Серафим, — нигде больше такого нет.

И действительно, много горных вершин встречалось нам, и даже сегодня, но нигде мы не видели такого.

— Это покров Божией Матери! — продолжает мой добрый попутчик. — А бывает еще знаешь как? Вот такое облако, только больше, появляется утром, а потом, кружась, опускается вниз, покрывая всю гору с монастырями… до самого моря. Я сам однажды видел.

С величественной неспешностью проплывают мимо скиты и монастыри, одно название которых звучит для православного уха как музыка: Дохиар, Ксенофонт… Огромный, возрождающийся Пантелеимонов монастырь — как будто символ возрождения православной Руси. Некоторые многоэтажные корпуса, заброшенные и пустые, еще угрюмо глядят провалами темных окон, но многое уже подправлено, обновлено, и купол главного храма радует глаз зеленью свежей краски. Зеленый цвет — цвет жизни. Пробуждается Русь — может быть, чтобы пробудить многих…

Говорят, когда в полную мощь звучит главный колокол Пантелеимонова монастыря — самый большой на Афоне, — в ясную погоду слышно на соседнем полуострове, который едва виднеется на горизонте бледной, размытой полоской…

На главной Афонской пристани — в Дафни — пересаживаемся на другой паром. И снова проплывают с торжественной величественностью афонские твердыни: неприступный Симонопетр, Григориат, Дионисиат, монастырь Святого апостола Павла, Новый Скит…

Но вот наконец и пристань Святой праведной Анны. Сходим на берег, паром отчаливает, и мы остаемся один на один со Святой Горой. В первое время просто не можешь вместить, осознать значение происходящего. Действуешь и мыслишь как бы по инерции, и только потом постепенно приходишь в себя и проникаешься особым благоговением и тихой, нескончаемой радостью.

Святая Гора!!!

Смиренные, понурые лошаки дожидаются своей поклажи. С этой стороны Афона нет дорог, только тропы, и лошаки на них — главный транспорт. Хорошим считается животное, способное донести до 150 килограммов груза. Бедные труженики! Кажется, это живые образчики монашеской жизни, воплощенное смирение, трудолюбие и молчание. Думается: прибавь, человек, живую молитву с верой, и Господь не оставит тебя, почтит Своей благодатью!..

Случается лошакам возить и пассажиров. Для этого на спине у каждого животного установлено деревянное сиденье с небольшими перильцами. Человек садится на него сбоку, как на кресло, держится за перильца и так едет.

Говорят, если лошак сломает ногу или по другой какой причине окажется не способен к работе — его отпускают на волю, и он бродит по окрестностям на зависть товарищам, но и в соблазн шакалам, которые, случается, поедают несчастных смиренников.

Медленно, утомительно медленно в жарком мареве дня поднимаемся по бетонной лестнице, широким ступеням которой, кажется, нет числа. Вначале привлекают внимание окружающие красоты: живописно рассыпанные по склону скитские постройки, древние оливковые рощи, выращенные на каменистых террасах и политые по́том не одного поколения монахов. Но потом уже нет сил на восторги, и все внимание сосредотачивается на дороге… К слову, меня давно волновал вопрос: как можно в подряснике лазить по скалам, ведь это же должно быть опасно? Оказалось все очень просто: во время ходьбы полы подрясника затыкают за пояс — выглядит не слишком авантажно, но зато добавляется шанс не свалиться в пропасть.

Примерно на полпути ступени заканчиваются и начинается настоящая тропа. Она довольно широка и местами усилена бетонными крепидами и камнями. Здесь уже нет крутых подъемов и можно вздохнуть свободнее.

Так и бредем потихоньку с отцом Серафимом. Иногда останавливаемся, отдыхаем в тени и озираем афонские красоты: море, горы, покрытые зеленым руном лесов, уходящие вдаль бледные мысы… Пейзаж очень похож на крымский, но все равно все время чувствуешь, что это не Крым. Что-то властно удерживает от сравнения, не позволяет внести беспечную крымскую резвость в представление о Святой Горе. Нет, здесь все иначе, и только воспоминание о Мангупе, пещерных монастырях отзывается родственным трепетом узнавания.

Уже на самом верху, перед тем как свернуть к скиту, оказываемся возле невысокой скалы, к которой примыкает ветхая перекошенная калитка. За ней едва угадывается старая, заброшенная тропа.

— А вот эта тропа ведет в келлию русского старца Саввы. Его здесь очень почитали, со всего Афона ходили на исповедь, — просто, как о чем-то обыденном, рассказывает отец Серафим.

— Так давай же зайдем!

— Давай, но только там никого нет, келлия заброшена…

Тропа огибает скалу, поднимаясь наверх, и вот мы оказываемся перед ветхим двухэтажным строением, которое безнадежно разрушается под воздействием времени и стихий. Давно нет стекол, штукатурка осыпалась, провалилась крыша, а двор вокруг зарос бурьяном…

Как-то трудно смириться с тем, что такое святое место пребывает в запустении. Даже если кто-нибудь надумает поселиться здесь сейчас — ему придется все ломать и строить заново. Грустно… Какое-то время просто стою, растерянно слушая завывание ветра.

Отец Серафим угадывает мое настроение.

— У старца не было учеников, и когда он почил, келлия стала приходить в запустение. Что поделаешь, отец, наш дом не здесь…

Обходим келлию. Прямо за ней — старая разрушенная пекарня. В храм, о существовании которого мы догадались по выступающей из восточной стены абсиде, заходить не стали — опасно, прогнившие балки перекрытий могут рухнуть в любую минуту.

Постояли возле обрыва…

Прощаясь, бросаю последний взгляд на келлию великого старца и утешаю себя единственной мыслью, что он не только жив, но, может быть, и предстательствует за нас перед Господом. Преподобие отче Савво, моли Бога о нас!..

На пути в скит отец Серафим признается:

— Слушай, я когда к обрыву подошел, у меня такое чувство было… странное, как будто меня кто-то в спину подталкивает.

— Да брось ты…

— Нет, серьезно тебе говорю… прямо явственно. Никогда раньше такого не было…