Сельма Лагерлеф - Чудесная сказка

Наверное, пастух принял его за святого, исполняющего свой обет, подумал Раньеро и улыбнулся.

Под вечер Раньеро начали встречаться люди. Ещё ночью весть о падении Иерусалима разлетелась по всему побережью, и тотчас же множество народа направилось в святой город. Тут были и пилигримы, долгие годы мечтавшие попасть в Иерусалим, и вновь прибывшие войска крестоносцев, и главным образом – купцы, спешившие туда с обозами съестных припасов.

При виде Раньеро, сидевшего на лошади задом наперёд, с зажжённой свечой в руке, послышались крики:

– Сумасшедший, сумасшедший!

Большей частью то были итальянцы, и, видимо, потому, что крики эти звучали на его родном языке, они показались ему ещё более оскорбительными.

Раньеро, так хорошо владевший собой в течение всего этого дня, внезапно соскочил с лошади и своими могучими кулаками стал наносить удары направо и налево. Его обидчики быстро убедились, как тяжелы эти удары, и обратились в бегство. Раньеро остался один на дороге.

Теперь он снова пришёл в себя.

– Поистине правы были те, что звали тебя безумным, – сказал он, ища глазами свечу, так как на мгновение забыл о ней. Наконец он увидел, что она скатилась с дороги в яму и погасла. Но совсем рядом с ней, на кочке, покрытой сухой травой, Раньеро заметил огонь и понял, что счастье не оставило его: прежде чем погаснуть, свеча зажгла траву.

«Плачевно могли бы кончиться мои труды», – подумал он, зажигая свечу и снова садясь в седло. Он чувствовал себя совершенно подавленным. Не слишком-то вероятным представлялся ему теперь успех его дела.

К вечеру Раньеро прибыл в Рамле и подъехал к тому месту, где обыкновенно останавливались на ночлег караваны. Собственно, это был большой двор, вокруг которого были устроены стойла. Здесь путешественники на ночь привязывали лошадей, да и сами укладывались рядом, потому что комнат тут не было.

Народу набралось много, но хозяин всё-таки нашёл место для Раньеро и его лошади. Вдобавок он дал корму коню и угостил ужином всадника.

Увидев, как хорошо к нему относятся, Раньеро подумал: «Возможно, разбойники оказали мне услугу, отняв у меня моего коня и мои доспехи. Мне, наверное, легче будет путешествовать со своей ношей по этой стране, если меня будут принимать за сумасшедшего».

Поставив лошадь в стойло, Раньеро со свечой в руках присел на связку соломы. Он решил бодрствовать всю ночь. Но стоило ему сесть, как он тут же задремал. Страшно усталый, он растянулся во сне во весь свой рост и проспал до самого утра.

Проснувшись, Раньеро не увидел возле себя ни пламени, ни свечи. Он стал искать свечу в соломе, но не находил её.

«Кто-нибудь взял у меня свечу и погасил», – решил он, стараясь уверить себя, будто он даже рад этому: не нужно теперь выполнять невыполнимое – его путешествие закончилось.

Но вместе с тем он почувствовал какую-то тоскливую пустоту. Никогда ещё он так страстно не желал исполнить задуманное, как теперь.

Раньеро вывел лошадь, вычистил её и оседлал. Когда он был совсем готов выехать со двора, хозяин караван-сарая подошёл к нему с зажжённой свечой и сказал на языке франков:

– Мне пришлось взять у тебя вчера твою свечу, так как ты заснул. Но вот – я тебе её возвращаю.

Раньеро, притворяясь равнодушным, проговорил:

– Ты хорошо сделал, что погасил её.

– Я не гасил её, – возразил хозяин. – Когда ты приехал, я заметил, что свеча у тебя зажжена. Ну я и подумал: для тебя важно, чтоб она продолжала гореть. Если ты посмотришь, насколько она уменьшилась, то поймёшь, что она горела всю ночь.

Раньеро просиял от радости. Он горячо поблагодарил хозяина и в самом прекрасном расположении духа поехал дальше.

Покидая Иерусалим, Раньеро предполагал добираться из Яффы до Италии морем. Но когда разбойники отняли у него деньги, он решил ехать по суше.

Долгое это было странствование. Из Яффы он направился к северу, держась берегов Сирии. Далее путь его шёл на запад, вдоль Малоазиатского полуострова. Затем опять к северу – до самого Константинополя. Отсюда ему предстоял продолжительный путь до Флоренции.

Всё это время Раньеро жил благочестивыми подаяниями. Чаще всего с ним делились своим хлебом пилигримы, во множестве устремившиеся теперь в Иерусалим.

Хотя Раньеро ехал почти всегда один, дни не казались ему долгими и однообразными. Ему всё время приходилось охранять пламя свечи, за которое он никогда не мог быть спокойным. Стоило подуть ветру, упасть дождевой капле – и оно могло невозвратно погибнуть.

Раньеро ехал пустынными дорогами и думал только о том, как бы сберечь священное пламя. И однажды ему вдруг пришло в голову, что когда-то он уже наблюдал нечто подобное. Когда-то он видел человека, который оберегал что-то столь же непрочное, как пламя свечи.

Вначале это воспоминание было таким смутным, что он спросил себя: не во сне ли ему это привиделось.

Но по мере того как Раньеро продвигался всё дальше и дальше на своём одиноком пути, он всё больше утверждался в мысли: нечто подобное уже случалось с ним когда-то в минувшие дни.

«Как будто всю свою жизнь я не думал ни о чём другом», – мелькало у него в голове.

Однажды Раньеро въехал в какой-то город. Был вечер, и женщины стояли в дверях, поджидая своих мужей. Среди них Раньеро увидел одну – высокую, стройную, с печальными глазами. Она напомнила ему Франческу дель Уберти.

И в ту же минуту Раньеро понял, о чём ему вспоминалось всё это время. Он подумал: для Франчески её любовь была, наверное, тем же, чем для него пламя свечи. Эту любовь она хотела навсегда сохранить неугасимой, постоянно опасаясь, что он, Раньеро, потушит её пламя. Эта мысль сначала удивила его, но, размышляя, он всё более и более убеждался – именно так и было. Впервые начал он понимать, почему Франческа ушла от него. Впервые осознал он, что не воинскими подвигами может он её вернуть.

Раньеро приближался к цели своего путешествия очень медленно. И одной из причин этого было то, что в плохую погоду он просто сидел в каком-нибудь караван-сарае и оберегал священное пламя. Это были очень тяжёлые дни.