Чед-Менг Тан - Радость изнутри

Практика любящей доброты подводит нас к следующему очень важному качеству, способному возвысить наш ум: состраданию. В чем заключается разница между любящей добротой и состраданием? Если в двух словах, то любящая доброта — это пожелание себе или другому быть счастливым, а сострадание — это пожелание себе или другому быть свободным от страданий.

Хотя на первый взгляд эти определения кажутся близкими, в них кроются существенные различия. Сострадание обязательно включает в себя компонент мотивации, который не всегда присутствует в любящей доброте. Если вы видите чьи-то муки и они вызывают у вас сильное чувство сострадания, то в вас возникает и определенная мотивация что-то предпринять. Эта мотивация, подчас непроизвольная, обязательно присутствует в чувстве сострадания — в той или иной степени. И напротив, такая мотивация вовсе не обязательна для любящей доброты. Если вы желаете кому-то счастья, а человек остается несчастным, то вы, возможно, и захотите что-то предпринять, но, скорее всего, пожав плечами, ограничитесь надеждой: «Может, ему повезет завтра».

В одной из наших бесед Пол Экман рассказал историю, очень хорошо иллюстрирующую компульсивную природу сострадания. Речь шла об исследовании героического поведения. Оказалось, что героев можно условно разделить на две категории. Первая — это те, кто не раздумывая бросается в горящие дома, бурные реки или под колеса поезда, чтобы спасти абсолютно незнакомых людей. Это поразительные представители рода человеческого. Однако Пол рассказал мне и о другой, еще более удивительной категории героев, к которой относятся, к примеру, те, кому пришлось жить при нацизме: они не боялись спасать незнакомцев, укрывая их в своих домах. Первая категория героев принимает решение в один миг, не располагая временем на обдумывание возможных последствий своего поступка. Вторая же категория — это герои, которые, напротив, обладают достаточным временем, чтобы оценить опасность, которой они подвергают себя и близких: день за днем они принимают обдуманное решение укрывать под своей крышей совершенно чужих им людей, чтобы спасти им жизнь. Согласитесь, вторая категория героев еще более поразительна, чем первая. Вопрос: почему? Почему вообще кому-то приходит в голову рисковать своей жизнью и здоровьем ради незнакомых людей, даже не думая о награде? Почему кто-то осознанно поступает так день за днем на протяжении месяцев, а то и лет? Пол рассказал мне, что когда брал интервью и у тех, и у других героев, то получал разные вариации по сути одного и того же ответа: «У меня не было выбора». Кто-то мог сказать: «Я же не мог оставить их погибать. Разве у меня был выбор?» Или же: «Малыш тонул, что мне оставалось делать? Я просто не мог стоять и бездействовать!»

Иными словами, все проявления истинного героизма имеют одну общую черту: непреодолимое побуждение к действию, порожденное состраданием. А вот любящая доброта, напротив, редко подразумевает непреодолимое побуждение к действию.

Второе существенное различие между любящей добротой и состраданием — в большей доступности любящей доброты для нетренированного ума. Чтобы проявить любящую доброту, достаточно, как мы уже знаем, единственной мысли: «Я желаю этому человеку счастья». Тут же на сердце у нас теплеет, и это приносит нам радость (осознанную или неосознанную — в зависимости от степени тренированности ума). Это упражнение легко выполнять. В большинстве случаев оно обеспечивает несколько мгновений незамутненной радости, но даже в самых неудачных вариантах, когда ничего не получается, не грозит провалами или неприятностями. Сострадание, напротив, дается нам гораздо труднее, потому что заставляет столкнуться с чьим-то горем. Чтобы практиковать сострадание, вы должны подумать: «Я желаю этому человеку быть свободным от страданий». Это как минимум означает, что вы должны распознать страдание. Очень часто вам требуется задержать на нем внимание, почувствовать его, посмотреть ему в глаза. Для нетренированного ума встреча со страданием лицом к лицу (не важно, чье это страдание — ваше или чужое) часто чревата страхом, паникой, отвращением — словом, сильным дискомфортом. А значит, инстинкты будут подталкивать нас к тому, чтобы отвернуться и не смотреть.

Начав медитировать, я сразу решил, что сострадание для меня слишком суровое испытание. «Эй, послушай, я же не святой», — спорил я сам с собой. Замечать страдание больно, очень больно для такого простого смертного, как я. В мире полно святых, героических личностей, они в сто раз лучше меня, они гораздо лучше справятся со всеми этими сострадательными штуками, а я уж нет, благодарю покорно! И все же что-то не давало мне покоя. Инстинктивно я понимал, что сострадание должно быть центральной частью моей практики, но понятия не имел почему и был еще слишком неопытен, чтобы разобраться.

Что заставило меня измениться? Статья о научном исследовании, в котором участвовал молодой французский ученый Матье Рикар. Защитив докторскую диссертацию по цитогенетике в Институте Пастера, Матье решил посвятить свою жизнь обучению у великих тибетских мастеров и практике буддизма. Со временем, после 40 лет монашеской жизни и 40 тысяч часов медитативных практик, он стал первым в мире практикующим медитацию, накопившим более 10 тысяч часов медитативных тренировок, чей мозг был исследован с применением функциональной магнитно-резонансной томографии (ФМРТ), измеряющей активность мозга на основании изменений циркуляции крови. Это был первый случай подобных исследований, проводившихся со всей научной строгостью, и даже сами экспериментаторы не особо представляли, каков будет результат. Они решили включить в эксперимент несколько видов медитативной практики, уделив особое внимание медитации на безусловном сострадании, и посмотреть, что получится.

И когда Матье помещали в аппарат МРТ, где он медитировал на сострадании, и когда он выполнял ту же медитацию с 256 электродами, снимавшими электроэнцефалограмму, зарегистрированные изменения оказались такими поразительными, что ученые решили: на результаты эксперимента повлиял какой-то артефакт — и вынуждены были перепроверить свое оборудование. Но и после этого опыты снова и снова показывали те же результаты, причем не только для Матье, но и для других опытных практикующих — монахов и мирян, мужчин и женщин, выходцев с Востока и Запада. В итоге разница между супермастерами и менее тренированными практикующими зависела не столько от индивидуальных особенностей (хотя, конечно, определенные отличия имелись у всех), сколько от природы выполнявшихся ими практик. Все практикующие с опытом более 10 тысяч часов практики продемонстрировали примерно одни и те же результаты…