Андрей Курпатов - Исправь своё детство. Универсальные правила

Полная ужаса и какого-то непонятного ей возбуждения, Наталья потихоньку закрыла дверь и на цыпочках вернулась в свою постель. Странная, пугающая и одновременно завораживающая картина стояла перед ее глазами еще какое-то время. Сама того не заметив, она потянулась к своим гениталиям, и тут ее охватил чудовищный ужас, она в один миг почувствовала, что все ее лицо буквально налилось кровью от стыда и страха. Девочка почувствовала себя виноватой, причем чувство вины было тотальным, ей казалось, что она натворила что-то ужасное, сделала нечто непоправимое. И даже утром, проснувшись, Наталья все еще чувствовала где-то внутри себя эту «немотивированную тревогу». Выйдя на веранду, девочка увидела улыбающихся родителей, которые о чем-то мило беседовали…

Наталья вспоминала все случившееся в подробностях, но долгое время старалась думать, что этого не было. Единственное, что никак не шло у нее из памяти – искаженное лицо матери, когда она застала ее за игрой «в доктора», и широкая напряженная спина отца, которую она увидела в дверной проем следующим летом после своего «позора».

Отношения с мужчинами у Натальи складывались по традиционному сценарию. Сначала она влюблялась «по уши», до потери сознания, потом мучилась от того, что не считала себя достаточно красивой, чтобы удержать возлюбленного подле себя. Когда между ними происходил первый сексуальный контакт, она испытывала чувство вины, которое, впрочем, быстро и незаметно превращалось в ощущение какой-то странной, подспудной тревоги. Дальше наступал период, когда Наталья начинала чувствовать себя «грязной», что только усиливало ее тревогу. Ей начинало казаться, что так любить мужчин, как она их любит, нельзя.

В какой-то момент она решила, что не будет любить мужчин и станет просто заниматься с ними сексом. «Я тогда прыгала из постели в постель, без разбора», – сказала Наталья о том позднем студенческом периоде своей жизни. На какой-то момент подобная тактика позволила ей справиться с тревогой, но затем тревога стала преследовать ее неотступно. Собственно по поводу этой тревоги Наталья ко мне и обратилась.

В чем была причина ее тревоги? Ответить на этот вопрос нетрудно, ведь в этом чувстве смешалось все: ее детский стыд, который она почувствовала, увидев искривленное гримасой ужаса лицо матери, заставшей ее со спущенными трусами; ее страх и вина, которые она испытала, случайно подглядев, как ее родители занимаются сексом; наконец, те обвинения, которыми она себя осыпала за свою распущенность в студенческие годы. Но по большому счету, она просто мучилась от того, что в глубине своего подсознания считала свою сексуальность постыдной.

Ее мать была в ужасе, когда увидела Наталью со спущенными трусами, а потом Наталья увидела, что она – ее мать – получала какое-то странное, неведомое ей удовольствие от чего-то интимного, что происходило между ней и отцом Натальи. Это странное, неосознанное девочкой противоречие легло в основу отношений взрослой женщины к мужчинам. Она увлекалась ими, но и боялась своего увлечения. Эта внутренняя, скрытая от сознания борьба и вызывала в Наталье чувство вины, смешанное с тревогой, причину которой она не могла найти.

Теперь, когда она прочла о тех противоречивых чувствах, которые женщины испытывают к мужчинам, когда мы восстановили всю цепь событий своеобразного становления ее детской сексуальности (точнее сказать, ее детского отношения к сексу), все встало на свои места. Наталья почувствовала, будто у нее с души упал камень, и ее тревога ретировалась, потому что исчезла вина.

Не будет большим преувеличением, если мы скажем, что впервые свою подлинную независимость и некоторую даже противопоставленность родителям мы почувствовали в период своего полового созревания (в пубертате). Именно в это время мы стали осознавать, что между нами и нашими родителями существует разрыв, а вовсе не связь, как мы до этого думали. С нами тогда стало происходить что-то и именно в том месте, которое прежде казалось нам «грязным», любые действия с которым воспринимались нами как постыдные. И все это – ощущение «грязного места», ощущение «постыдности» – теперь вовсю противоречило нашему половому инстинкту.

Любые противоречия в системе – это точка конфликта. И вот очевидный конфликт: с одной стороны, родители, которые, выполняя «социальный заказ», делали из нас благопристойных людей с «пустыми трусами»; а с другой стороны, наше собственное сексуальное влечение, разрастающееся и манящее призрачным удовольствием.В нас сидело тогда два противоположных устремления – желание остаться «чистыми», не делать ничего «постыдного», и желание почувствовать то, к чему влечет природа любой подростковый организм.

В одной из пьес Франка Ведекинда юный герой говорит хрестоматийную фразу: «Умереть, так никогда и не узнав женщины, все равно что побывать в Египте и не видать пирамид». Вот, собственно, эти «пирамиды» и стали для нас в свое время «моментом истины». Ребенок всячески пытается скрыть от родителей свое взросление, за которое ему перед ними просто стыдно. Но сама эта необходимость скрывать, прятать свое возбуждение, свое желание неумолимо приводила к увеличению разрыва между нами и нашими родителями.

Причем ситуация такова, что ребенку абсолютно безразлично, как именно относятся к сексу его родители, либеральны они или консервативны, поощряют они его растущую сексуальность или же, напротив, хотели бы, чтобы мы «путешествовали по Египту без экскурсий». В любом случае родитель и табу, связанное с интимной сферой, – вещи в сознании ребенка неразделимые. Родитель – это тот, кто в свое время в спешке и некотором смятении натягивал на него трусы, тот, кто отвечал на вопросы, касающиеся половой сферы, с видимым напряжением, тот, кто подозревал его – ребенка – в чем-то «стыдном».

В общем, родитель автоматически ассоциируется у ребенка с запретом на сексуальность. И это происходит не потому, что все родители консерваторы, а потому, что родители занимаются воспитанием ребенка (в этой сфере – только они), отражая, по большому счету, не свое мнение, но требование культуры. Родители – это оружие в руках культуры, оружие, служащее обществу для ограничения и подавления сексуальности «вверенного» ему ребенка, даже самого только детского интереса, обращенного в эту область.

Но какая разница, по своей воле или по воле общественного мнения и требований культуры наши родители подавляли нашу сексуальность, точнее даже – просто приучали нас к «добродетельности» на этом пикантном фронте? Нет, разницы никакой в этом нет. Потому что вне зависимости от этого мы теперь им в этом деле не доверяем и боимся, что снова, как и когда-то, нас обвинят, пристыдят, накажут. И страх этот – подспудный, не вполне осознаваемый – переносится нами на нашу сексуальную сферу. Кто-то начинает бояться последствий своего онанизма, кто-то венерического заболевания, кто-то беременности, кто-то импотенции. Тревога, поселившаяся в нас когда-то в детстве по этому вопросу и благодаря родителям, никуда не девается, а просто приобретает все новые и новые очертания.