Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука

Но чтобы так было, то есть чтобы умение стало «духовным», как и в искусстве стрельбы из лука, требуется концентрация всех физических и душевных сил, без которой результата не будет. Попробую продемонстрировать это на примерах.

Рисовальщик тушью садится перед своим учеником. Он проверяет кисть и задумчиво кладет ее рядом, тщательно растирает тушь, расправляет лежащий перед ним на циновке длинный узкий свиток бумаги, чтобы потом, наконец, после длительного пребывания в глубокой концентрации (в которой он кажется недоступным для внешних раздражителей), быстрыми и обязательно уверенными штрихами создать картину, которую уже невозможно и не нужно исправлять. Она служит ученику в качестве образца. Мастер икебаны начинает занятие с того, что аккуратно снимает связывающую цветы и ветки нить и, тщательно смотав ее, откладывает в сторону. Потом изучает отдельные ветки; рассмотрев их повторно, отбирает лучшие; осторожно изогнув, придает им форму, соответствующую их роли, и наконец ставит в специально выбранную для этого вазу. В окончательном виде все выглядит так, как будто мастер отгадал то, что природа предчувствует в своих таинственных снах.

В обоих случаях (а ими я бы и хотел ограничиться) мастера ведут себя так, как будто вокруг никого нет. Они редко удостаивают учеников взгляда, еще реже слова. Подготовительные действия они производят сосредоточенно и спокойно, окунаются в процесс созидания и придания формы, забыв о себе, и как для них, так и для учеников весь процесс, начиная с первых вводных действий и вплоть до появления завершенного произведения, кажется существующим абсолютно независимо. На самом же деле их действия обладают столь мощной выразительностью, что зритель воспринимает их как картину.

Но почему учитель не позволяет опытному ученику осуществлять за него явно второстепенные, хотя и необходимые предварительные работы? Может быть, его окрыляет то, что он сам растирает тушь и неспешно развязывает нить, вместо того чтобы быстро ее разрезать и выбросить, утратив к ней всякий интерес? А что вдохновляет его на то, чтобы на каждом занятии с одной и той же непоколебимой настойчивостью педантично повторять этот процесс без малейших отклонений и предлагать ученикам подражать ему? Он придерживается дошедших из глубины веков обычаев, так как по собственному опыту знает, что подготовка к работе одновременно еще и настраивает его. Благодаря созерцательному покою, с которым он вершит свою работу, появляются определяющие успех его дела расслабленность и уравновешенность всех его сил, собранность и присутствие духа, без которого не получится ни одного истинного произведения искусства. Не имея никаких намерений, он погружен в свое дело, приближается момент, когда его произведение, которое он видит своим внутренним взором, осуществится как бы само по себе. Как шаги и позиции при стрельбе из лука, так и другие формы и иные прелюдии имеют тот же самый смысл И только там, где это невозможно, — у исполнителя ритуальных танцев и актера — концентрация и погружение переносятся на время до начала выступления.

В этих примерах, как и при стрельбе из лука, речь, безусловно, идет о церемониале. Он дает больше, чем слова учителя: ученик начинает осознавать, что необходимого духовного настроя художник достигает, если подготовка и созидание, ремесленное и художественное, материальное и идеальное, состояние и предмет плавно перетекают одно в другое. Таким образом, ученик находит новую тему для подражания. Для этого требуются совершенное владение методами концентрации и погруженность, позволяющая забыть о себе. Подражание направлено теперь не на объективное содержание, до копирования которого каждый, при наличии доброй воли, уже дорос. Оно становится более свободным, более гибким, более духовным. Ученик видит новые возможности, но одновременно узнаёт, что их осуществление теперь уже не зависит от его воли.

Если способности соответствуют переходу на новый уровень, то ученика на его пути к овладению искусством поджидает опасность, которой удается избежать очень и очень редко. Речь идет не о тщеславном довольстве самим собой (потому что к подобному культу собственного «я» в Восточной Азии вряд ли кто-либо склонен) — гораздо сильнее опасность остановиться на том, что он умеет и чем является, на том, что подтверждает его успех и обещает славу. То есть опасность вести себя так, как будто художественное существование и есть настоящая, самодостаточная форма жизни.

Учитель это предвидит. Осторожно и с тончайшим искусством ведения души он пытается своевременно устранить угрозу и помочь ученику освободиться от самого себя. Для этого он, опираясь на опыт, который уже приобрел ученик, незаметно и так, словно этот вопрос достоин лишь мимолетного упоминания, указывает на то, что любое истинное произведение искусства рождается только в состоянии полной бессамостности, когда деятель уже не может более пребывать «самим собой». Существует только дух, вид бдительной внимательности, которая проявляется в отсутствии самости и безгранично пронизывает все дали и глубины «глазами, которые слышат, и ушами, которые видят».

Таким образом учитель дает ученику возможность выйти за пределы своего «я». Способность восприятия все возрастает, ученик, благодаря наставнику, уже в состоянии увидеть нечто, о чем он наверняка часто слышал, но только еще начинает ощущать сам. Не важно, как учитель называет это и называет ли вообще. Ученик понимает наставника, даже если оно не получает имени.

Но важно, что при этом начинается внутреннее продвижение. Учитель следит за ним и, не воздействуя на ученика дальнейшими поучениями (которые бы только мешали), помогает ему самым таинственным и глубинным способом, который имеется в его распоряжении, — непосредственной «передачей светильника», как выражаются буддисты. «Как от горящей свечи зажигают другие свечи», так учитель переносит дух истинного искусства от сердца к сердцу, чтобы сердца эти стали просветленными. Если это ученику суждено, он вспомнит, что важнее всех восхитительных видимых глазу произведений творение скрытое, которое он должен создать, если ему предназначено исполнить свое произведение именно как художнику.

Но скрытое творение состоит в том, что он как то, кем он себя чувствует и что обретает, служит материалом для созидания и формирования, итогом которых становится мастерство. В этом мастерстве, как в высшем проявлении, встречаются искусство и Человечность в самом объемлющем смысле этого слова. Потому что мастерство как форма жизни подтверждается тем, что оно существует за счет своего носителя — безграничной Истины — и является искусством первоначала. Мастер уже не ищет, а находит. Он как художник — человек духовный, как человек — художник, в сердце которому во всех его деяниях, в созидании и недеянии, в бытии и небытии смотрит Будда. Человек, художник, произведение — это все одно. Внутреннее творение не исходит от художника, как внешнее, его нельзя сделать, потому что им можно только быть, оно исходит из глубин, о которых день не знает ничего.