Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука

Путь к мастерству тернист. Часто ученика движет вперед лишь вера в учителя, мастерство которого только сейчас становится доступным пониманию ученика: на его глазах мастер создает свое духовное творение и убеждает просто самим своим наличием.

Лишь на этой стадии подражание ученика при? обретает свой истинный смысл: сопричастность творчеству через преемственность.

Как далеко пойдет ученик, уже не забота наставника. Указав правильный путь, мастер должен позволить ему дальше идти одному. Чтобы ученик выдержал одиночество, учителю остается только одно: освободить своего ученика от себя, мастера, всем сердцем призывая его двигаться вперед дальше него самого, будучи самим собой, «на плечах учителя поднимаясь все выше и выше».

Ученик, каким бы путем он ни шел, может потерять своего учителя из виду, но забыть о нем он не сможет никогда. Ради него он готов на любую жертву. Характерное для новичка почитание, исключающее всякую критичность, и спасительная вера уже зрелого творца перерастают в чувство неиссякаемой благодарности. Многочисленные примеры совсем недавнего прошлого доказывают, что эта благодарность превосходит все обычные мерила.

В возведенное в ранг церемониала толкование «великого учения» стрельбы из лука я день ото дня погружался все легче и совершал его уже без всяких усилий; вернее, я чувствовал себя так, как будто меня проводят через него, как через сон. Подтверждалось то, что предсказывал мастер. Но одного я не мог преодолеть: происходящий как бы сам по себе процесс концентрации продолжался лишь до того момента, когда должен был осуществиться выстрел. Выжидательное сохранение максимального натяжения тетивы было не только утомительным и ослабляло само натяжение, но и выводило меня из состояния погруженности, в результате чего мое внимание переключалось на осуществление выстрела. «Перестаньте думать о выстреле, — заметил мастер,— так ничего не получится!» — «Я не могу по-другому, — возразил я, — напряжение становится почти болезненным».

«Вы ощущаете его только потому, что не свободны от самого себя. А ведь все так просто! В чем тут дело, можно понять на примере листа бамбука. На него давит снег, он опускается все ниже. Внезапно снег соскальзывает, а лист даже не дрогнет. Пребывайте, подобно листу, в максимальном напряжении, пока не осуществится выстрел. Ведь его не может не быть, если тетива натянута, он подобен падению снега с листа бамбука — свершается еще до того, как стрелок об этом подумает».

Несмотря на все, что я делал или не делал, мне не удавалось отрешиться от ожидания выстрела. Как и прежде, я осуществлял его намеренно и ничего не мог с этим поделать. Постоянные неудачи угнетали меня все сильнее, а занятия продолжались уже третий год. Не буду отрицать, я пережил много грустных часов и нередко задавал себе вопрос, стоит ли и дальше тратить время, тем более что оно находилось в весьма малопонятных отношениях с тем, чего мне удалось достичь.

Я вспомнил язвительное замечание одного из моих земляков, который сказал, что в Японии существует масса вещей, гораздо более важных, чем это не имеющее практического применения искусство, и его проигнорированный мною вопрос, что я собираюсь делать с этими благоприобретенными знаниями потом, показался мне вдруг вовсе не таким уж и абсурдным.

Мастер, наверное, почувствовал, что со мной происходит. В то время, рассказывал мне потом господин Комачия, он пытался освоить введение в философию, чтобы выяснить, как можно мне помочь, исходя из более близких для меня вещей. Но в конце концов он отложил книгу, мрачно заметив, что теперь ему понятна одна простая вещь: человеку, который занимается подобной наукой, должно быть чрезвычайно трудно освоить стрельбу из лука.

Летом мы поехали в тихое место, отличающееся неброской красотой, задумчивой и мечтательной. Наш основной багаж составили луки. Целыми днями я думал об осуществлении выстрела. Это превратилось в навязчивое состояние, и я все больше и больше забывал о постоянном напоминании мастера, что мы не должны практиковать ничего другого, кроме отрешенного сосредоточения. Размышляя, я пришел к выводу, что моя ошибка таилась там, где мастер и не подозревал. Дело было вовсе не в нехватке у меня ненамеренности и бессамостности, а в том, что пальцы правой руки слишком сильно сжимают большой палец. Чем дольше приходилось ждать выстрела, тем судорожнее я сжимал палец. Это происходило невольно. Я пришел к выводу, что нужно работать именно над этим. Вскоре я нашел простой и одновременно спасительный выход: если я, натянув лук, буду распрямлять пальцы, охватывающие большой палец, осторожно и постепенно, то наступит момент, когда большой палец, больше уже не удерживаемый, отойдет как бы сам по себе, так что выстрел произойдет молниеносно, как соскальзывает снег с листа бамбука. Эту мысль подсказало мне умение стрелять из винтовки, именно благодаря похожей технике выстрела: указательный палец сгибают очень медленно, пока легкое, почти незаметное нажатие не преодолевает последнее препятствие.

Я быстро смог убедить себя, что нахожусь на верном пути. Почти каждый выстрел проходил гладко и самопроизвольно (так мне казалось). Я старался не думать о том, что у найденного мною решения есть и обратная сторона (ведь действие, совершаемое правой рукой, требовало внимания), и тешил себя надеждой, что постепенно эта уловка станет привычной и это позволит осуществлять выстрел неосознанно, так что чисто техническое умение все равно приобретет духовный характер. Все больше и больше укрепляясь в этой мысли, я отметал все возражения, не слушал доводов моей жены и окончательно успокоился, почувствовав, что сделав решительный шаг вперед.

Первый же выстрел, который я произвел после возобновления своих занятий, благодаря моей методике получился отлично. Все произошло гладко, как-то само по себе. Мастер какое-то время смотрел на меня, а потом, после некоторого колебания, как будто не веря собственным глазам, произнес: «Пожалуйста, еще раз!» Второй выстрел показался мне еще более удачным. Тут мастер, не сказав больше ни слова, подошел, забрал у меня лук и сел на подушку спиной ко мне. Я понял, что это значит, и ушел.

На следующий день господин Комачия сообщил мне, что мастер отказался продолжать наши занятия, потому что я попытался ввести его в заблуждение. Ошарашенный подобной трактовкой моего поведения, я объяснил господину Комачия, почему, чтобы не топтаться на месте, я решил осуществить выстрел таким образом. Благодаря его ходатайству мастер выразил готовность пойти на уступки, но только если я твердо пообещаю больше никогда не нарушать дух «великого учения».