Ойген Херригель - Дзен в искусстве стрельбы из лука

Окончательно впасть в это состояние опасно, этого нужно избегать. Встречать подобную опасность следует своеобразным скачком концентрации; его, наверное, можно сравнить с толчком, от которого просыпается спящий, если знает, что от этого зависит его жизнь. Если скачок удается один раз, он наверняка повторится. Благодаря ему душа без вашего вмешательства переходит в беззаботное колебание в самой себе, которое, возрастая, превращается в знакомое нам по редким снам чувство невероятной легкости и счастливой уверенности в том, что вы можете направить энергию в любую сторону, усилить или ослабить напряжение. Это состояние, при котором человек не думает ни о чем конкретном, ничего не планирует, ни к чему не стремится, ничего не хочет и не ждет, не целится в определенном направлении, но знает, что, благодаря неизбывной силе, способен на возможное и невозможное, — именно это состояние без намерений и своего «я» мастер называет собственно духовным. Оно действительно заряжено пробуждением духа и поэтому называется «истинным присутствием духа». Это значит, что дух присутствует везде, потому что не привязан ни к чему, ни к какому конкретному месту. И он может сохранять присутствие, потому что, даже соотносясь с чем-либо, не привязывается к нему и не должен ради него жертвовать своей изначальной гибкостью. Дух можно сравнить с водой, которая заполняет пруд, но при этом готова вытечь в любой момент: его неиссякаемая сила может действовать всегда и везде, потому что он свободен; он открыт всему, потому что пуст. Это состояние по сути изначально, и его символ, пустой круг, многое может сказать тому, кто в нем.

Из полноты «истинного присутствия духа» не замутненный никакими намерениями человек, освобожденный от своих привязанностей, должен осуществлять любое искусство. Но, чтобы он, забыв о самом себе, мог включиться в процесс творчества, нужна предварительная подготовка. Потому что если бы погрузившийся в себя увидел свою противопоставленность ситуации, в которую он не может войти неосознанно, то для начала ему пришлось бы ввести ее в свое сознание. Но при этом он снова восстановит все свои связи, от которых освободился, и будет похож на проснувшегося человека, который обдумывает план надень, а не на пробужденного, который существует в изначальном состоянии и действует в нем. И ему не будут казаться доступными этапы процесса, подчиненные более высокому порядку, он никогда не узнает, насколько пьянящим становится колебание для того, кто сам лишь колебание, и как все, что он делает, делается само собой, прежде чем он успевает об этом узнать. Необходимы отрешение и самоосвобождение, обращение к внутреннему и уплотнение жизни до полноты «истинного присутствия духа»; чем больше от него зависит, тем меньше подчинено удачному стечению обстоятельств и случаю. Менее всего они предоставлены самому процессу творчества, который забирает все силы творца. И все это в надежде, что желанное сосредоточение произойдет само по себе, прежде всякого действия и творения. Прежде чем творящий начинает обращать себя и настраивать на свою задачу, он вызывает в себе «истинное присутствие духа» и проверяет его наличие во время практики. Но с того самого часа, когда удается это не только освоить, но и научиться обретать моментально, концентрацию, как раньше дыхание, можно связать со стрельбой из лука. Играючи войти в процесс осуществления выстрела стрелок способен в том случае, если начинает концентрироваться, стоя в стороне на коленях, а поднявшись, торжественным шагом занимает позицию перед мишенью, после глубокого поклона, как святые дары, принимает лук и стрелу, вкладывает стрелу, натягивает тетиву и в состоянии максимальной духовной бдительности замирает в ожидании. После молниеносного осуществления выстрела и, следовательно, после освобождения тетивы стрелок до тех пор пребывает в позе, которую он принимает непосредственно после выстрела, пока ему после затяжного выдоха не понадобится снова набрать воздух. Только тогда он опускает руки, склоняется перед целью и, если больше не должен стрелять, спокойно отходит.

Таким образом, стрельба из лука превращается в церемонию, демонстрирующую на своем примере «великое учение».

Даже если на данном этапе ученик еще не осознает значение своих выстрелов, он окончательно убеждается, почему стрельба из лука не может считаться спортом или физическим упражнением. Он понимает, почему должен добросовестно повторять и повторять то, что можно освоить технически. Если все зависит от того, насколько человек, забыв о самом себе, стал ненамеренным и подчинил себя процессу, тогда внешнее осуществление должно происходить само собой, для этого не нужно ни направляющего, ни контролирующего ума.

В Японии на занятиях действительно достигается безусловное овладение формами. Основополагающие этапы таких занятий: введение, повторение и повторение повторения на более высоком уровне. По крайней мере, это касается тех искусств, которые основаны на традициях. Введение, предъявление образца, проникновение в сущность, подражание — это фундаментальные принципы отношений учитель — ученик, хотя (что касается последних поколений) с появлением новых предметов в процесс включились и европейские методы преподавания, которые ориентированы на бесспорное понимание. Почему же, несмотря на изначально восторженное отношение ко всему новому, японские искусства в основе своей оказались не затронутыми современными формами ведения занятий?

Ответ на этот вопрос дать нелегко. Для этого нужно попытаться, пусть и в самом грубом приближении, рассмотреть стиль обучения и, таким образом, стиль подражания. Японский ученик привносит в процесс обучения три вещи: хорошее воспитание, страстную любовь к выбранному искусству и почитание наставника, чуждое всякой критики.

Отношения учитель — ученик с древних времен входят в систему основополагающих связей и подразумевают высокую степень ответственности учителя, выходящую далеко за рамки преподаваемого им предмета.

Сначала от ученика не требуют ничего, кроме добросовестного подражания тому, что делает учитель, который не использует пространные поучения и объяснения, а ограничивается краткими указаниями и не рассчитывает на то, что ученик будет задавать вопросы. Учитель спокойно смотрит на осуществляемые на ощупь усилия, не надеясь на самостоятельность и предприимчивость, и терпеливо ждет роста и созревания. У обоих есть время, учитель не подгоняет, а ученик не торопится.

Учитель далек от желания сразу же пробудить в ученике художника, он считает своей первой задачей сделать из него умельца, который сам овладевает ремеслом. Ученик идет навстречу этому намерению, неустанно демонстрируя прилежание. Как будто ни на что не претендуя, он в якобы тупой покорности позволяет нагружать себя, чтобы в течение многих лет приобрести опыт и уяснить, что формы, которыми он полностью овладел, больше не подавляют его, а освобождают. День ото дня, благодаря добросовестному наблюдению, он становится все более способным не только без устали технически следовать всем внушениям, но и позволять внушениям проникать в себя. Рука, которая водит кистью, уже достигла цели в тот самый момент, когда начал формироваться дух, теперь она осуществляет то, что представляется духу, и в конце ученик уже не знает, что отвечает за произведение — дух или рука.