Сатпрем - НА ПУТИ К СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ: Очерки экспериментальной эволюции

*

Это все, это великое все видели мудрецы в своих видениях, и некоторые поэты или мыслители: « Все это есть Брахман бессмертный, и нет ничего иного. Брахман перед нами, Брахман позади нас, к югу от нас, и к северу от нас, и ниже нас, и выше нас; он распростерт повсюду. Все это есть только Брахман, вся эта чудесная вселенная» [22] Mundaka Upanishad, II.2.12 «Ты есть женщина, ты есть мужчина; Ты есть мальчик и девочка, и Ты есть вон тот престарелый человек, опирающийся на клюку… Ты есть голубая птица и зеленая и красноглазая» [23] Swetaswatara Upanishad, IV.3.4 «Ты есть То, о Светакету» [24] Chandogya Upanishad, VI.8.7 . Это великое все, коим мы являемся, сияло на вершине сознаний, оставило несколько иероглифичеких следов на стенах Тибета и подпитывало посвященных здесь и там — иногда мы входили в белое сияние над мирами или, в проблески, растворяли маленькое я и погружались в космическое сознание… Но все это ничего не изменило в мире. Мы никогда не держались за нить, которая связывала бы это видение с этой землей и делала бы новый мир с новым взглядом. Наши истины оставались хрупкими, а земля бунтующей — и на то была причина. К чему земле подчиняться озарениям свыше, если этот свет не касается ее материи, если сама она не видит и не озарена? Поистине, мудрость очень мудра, и темнота земли не является отрицанием Духа — не больше, ночь является отрицанием дня; нужно ожидание и зов света, и пока мы не звали свет там , к чему ему утруждать себя на своих высотах? Пока мы не повернули нашу ночную половину к солнцу, к чему ей наполняться светом? Если мы ищем солнечную полноту на вершинах разума, то мы и найдем ее там, в миленькой мысли, если мы ищем ее в сердце, то мы и найдем ее там, в нежной эмоции — а если мы ищем ее в материи и каждое мгновение, то мы и найдем ту же самую полноту в материи и в каждое мгновение материи. Надо знать, куда смотреть. Мы не можем здраво найти свет там, куда мы не смотрим. И, возможно, в конце концов, мы увидим, что эта земля не была такой уж темной: это наш взгляд был темным, и недостаток нашего существа вызывал недостаток вещей. Сопротивление земли — это наше собственное сопротивление и обещание прочной истины: несметный расцвет радуги в воплощенных мириадах вместо пустых сверканий на высотах Духа.

Но искатель нового мира не отправился в свои искания по прямой линии; он не закрыл свои двери, не отверг материю, не закутал свою душу: он ведет свой поиск везде, на бульварах и на лестницах, в толпе и в пустой темноте миллионов никчемных жестов. Он внес бытие во все смутные земли, зажег свой огонь во всей суетности и разжег свою нужду на самой тщетности, которая душила его. Он не стал маленькой точечной концентрацией, которая уходит прямо вверх к высотам, а затем упокаивается в белой умиротворенности Духа; он был этим хаосом и этой сутолокой, и этим блужданием направо, налево, в ничто, и он тянул все в свою сеть — восхождения и нисхождения, черноту и меньшую черноту и так называемую белизну, падения и рецидивы — он держал все в своем маленьком окружении, с огнем в центре, с нуждой истины во всем этом хаосе, с зовом в этом ничто. Он был запутанным кругом, нескончаемой извилиной, в которой он не знал ничего, — кроме того, что он нес свой огонь туда и еще туда — свой огонь ради ничего, ради всего. И он даже больше не ждал ничего ни от чего, он был просто как сладость горения, как если бы огонь был целью в себе, бытием во всей этой пустоте, единственным присутствием во всем этом безмерном отсутствии. В конце концов он даже стал нечто вроде спокойной любви, ради ничего, ради всего, здесь и там. И постепенно это ничто зажигалось, эта пустота заполнялась огнем под его взглядом, эта ничтожность оживлялась маленьким подобным жаром. И все начало отвечать; мир начал жить везде, светиться везде, в черном, в белом, вверху, внизу. Это как рождение повсюду, но чрезвычайно маленькое, микроскопическое: обилие пыли маленьких истин, танцующих здесь и там, в фактах, в жестах, в вещах и во встречах — можно даже сказать, что они сами приходят к нему на встречу. Это странное размножение, нечто вроде золотого заражения.

Постепенно искатель входил во все, но в странное все, о! которое не имело ничего общего с космическим, трансцендентным или сверкающим сознанием — и которое однако было как миллион маленьких вспышек золота, мимолетных, неуловимых, почти насмешливых — может быть, следует говорить о микрокосмическом сознании? — и теплых: сладость внезапной встречи, расцвет узнавания, порыв непонятной нежности, как если бы это жило, вибрировало, отвечало во всех уголках и во всех направлениях. Странно, когда у него был вопрос, сомнение, неуверенность в чем–либо или в ком–то, проблема действия, беспокойство о том, что надо или не надо делать, то казалось, что он получал ответ во плоти — не озарениями, не вдохновением, не откровением и не мыслью, ничего подобного: это материальный ответ в обстоятельствах, как если бы земля, сама жизнь давала бы ответ. Как если бы сами обстоятельства приходили и брали его за руку, чтобы сказать: ты видишь. И не великие обстоятельства, не сенсационные раскаты: совершенно маленькие факты, за время перехода с одного конца улицы на другой. Вдруг вещь приходит к нему, или человек, встреча, деньги, книга, неожиданный факт — живой отклик. Либо наоборот, когда он так надеялся на какую–то новость (если он еще не излечился от болезни надежды), когда он ждал какого–то урегулирования, мирного успокоения, ясного решения, то вдруг он тонул в еще большем хаосе, как если бы все становилось наперекор — люди, вещи, факты — или он заболевал, становился жертвой «несчастного случая», вновь открывал дверь старой слабости и, как казалось, еще раз становился на старый круг страдания. А затем, два часа или два дня и два месяца спустя он осознавал, что эти превратности были как раз тем, что нужно, тем, что вело окольным путем к более крупной цели, которую он не предвидел; что эта болезнь очистила его субстанцию, сбила его с ложного курса и вернула его, разгруженного, на солнечный путь; что это падение разоблачило старые пристанища и очистило его сердце; что эта досадная встреча была совершенством точности, чтобы породить всю сеть новых возможностей или невозможностей, которые надо было преодолеть; и что все тщательно подготавливало его силу, его расширение, его крайнюю быстроту через тысячу поворотов — все подготавливало его ко всему. Тогда искатель начинает вступать в непрерывный ряд невероятных чудес, странных случаев, озадачивающих совпадений… как если бы, действительно, все знало, каждая вещь знала бы то, что ей надо делать, и шла бы прямиком к своей микроскопической цели среди миллионов прохожих и разных происшествий. Поначалу искатель не верит этому, он пожимает плечами и не обращает на это внимания; затем он открывает один глаз, потом другой, и сомневается в собственном изумлении. Это обладает такой микроскопической точностью, такой сказочно невероятной ясностью и определенностью посреди гигантского пересечения жизней, вещей и обстоятельств, что это кажется невозможным — это как взрыв тотального знания, которое охватывает за один раз и этого муравья на главной улице, и тысячи прохожих, и все их маршруты, все их особые обстоятельства — прошлые, текущие, будущие — чтобы породить это уникальное соединение, эту невероятную маленькую верную секунду, где все согласуется, совпадает, неизбежно есть , и дает уникальный ответ на уникальный вопрос.