Сатпрем - НА ПУТИ К СВЕРХЧЕЛОВЕЧЕСТВУ: Очерки экспериментальной эволюции

Затем эти факты повторяются, «совпадения» множатся — случай постепенно раскрывает многообразную улыбку или, возможно, другое я , великое я , которое знает свою полноту и каждый фрагмент своей полноты и каждую секунду своего мира, так же, как наше тело знает малейшую дрожь своих клеток и ритм своего сердца. Тогда искатель начинает входить с широко открытыми глазами в несметное изумление. Мир — это одно тело. Земля — единое сознание в движении. Но не тело, чье сознание централизовано вокруг нескольких серых клеток там наверху: это неисчислимое сознание, централизованное везде и столь же тотальное в маленькой эфемерной клетке, как и в жесте, который переворачивает судьбу наций. В каждой точке сознание отвечает сознанию. Искатель оставил маленькие острые истины разума, геометрические и догматические линии мысли: он вошел в несказанную полноту видения, в полную истину, где каждый фрагмент имеет свой смысл, и каждая секунда — свою улыбку, каждая темнота — свой свет, каждая суровость — свою сладость, ждущую своего часа. Он ощупью открывает « кладезь меда, сокрытый скалой» [25] Rig–Veda, II.24.4 . Каждое падение — это ступень расширения, каждый шаг — расцвет неизбежного цветения, каждая враждебность — рычаг будущего. Боль или бедствие — это пролом в нашем панцире, через который зажигается пламя чистой любви, которое понимает все.

Нам может показаться, что все это фантазии, невероятные чудеса. Но, на самом деле, все очень просто.

Нет чудес, есть только необъятная Гармония, которая правит миром с той же безошибочной точностью и тонкостью во встрече атомов и в циклах цветения, и в возвращении перелетных птиц, как и во встрече людей и в развертывании событий на этом перекрестке времен. Есть необъятное, единое движение, от которого, как мы думали, мы были отделены, потому что мы понастроили маленьких ментальных сторожевых будок на границах нашего понимания и провели черные пунктирные линии на сладости великого земного холма, как другие понастроили свои охотничьи угодья, а чайки — свои белые архипелаги на пенящихся водах. И поскольку мы нацепили те или иные шоры, чтобы защититься от устрашающей величины наших земель, понаставили своих карликовых барьеров, чтобы разрабатывать свои шесть соток, загоняли маленькие волны в ловушки наших кордонов, ловили маленьких золотых (или менее золотых) светлячков в сеть нашего интеллекта, вырывали маленькие ноты из слишком большой для нас Гармонии, то мы думали, что мир следует нашим законам или, по крайней мере, следует достоверной мудрости наших инструментов и наших вычислений, и что все, что превосходит это деление на участки или проскальзывает сквозь ячейки нашей сети, является немыслимым или несуществующим, «чудодейственным», галлюцинационным. И мы попались в собственную ловушку. И по какой–то милостивой услужливости — что, возможно, остается одной из величайших мистерий, которые надо выяснить — мир начал походить на наши чертежи ученых детей: наши болезни стали следовать врачебному прогнозу, наши тела — подчиняться предписанной медицине, наша жизнь — втягиваться в намеренную борозду между двумя стенами невозможности, и даже наши события сгибаются перед нашей статистикой и перед нашими мыслями о них. Мир действительно стал ментализированным от края до края и сверху до низу: мысль — это последний шаг в нашем хронологическом списке, после монгольского шамана, тибетского оккультиста или знахаря банту. Остается только гадать, чем наша магия лучше другой магии — но это магия, и мы еще не осознали всей ее силы. Но, на самом деле, есть только одна Сила, которая с равным успехом использует амулет, тантрическую янтру [26] Геометрическая фигура, которую используют оккультисты для материализации определенных сил. или заклинание, как и дифференциальное уравнение — или даже нашу маленькую пустяковую мысль. Что мы хотим? — вот в чем вопрос.

Мы манипулируем мыслью, как хотим; вообще–то, это даже не мы ею манипулируем: это она манипулирует нами. Мы осаждаемы тысячью бесполезных мыслей, которые снуют туда–сюда по нашей внутренней области, автоматически, попусту, десять раз, сто раз, во время спуска по бульвару или подъема по лестнице. Едва ли это мышление; это нечто вроде мыслительного потока, который взял себе за привычку следовать неким нашим извилинам и оборотам, и, согласно нашим вкусам или склонностям, или нашей наследственности, нашей среде, он окрашивается в более или менее нейтральный цвет, более или менее блистающий, и передается предпочтительными или особыми словами, голубой или серой философией на том или ином языке — но это один и тот же поток, текущий всюду. Это ментальная механика, вращающаяся и кружащая и вечно перемалывающая одну и ту же степень или одну и ту же интенсивность общего потока. Эта активность вуалирует все, окружает все, затемняет все своими плотными и клейкими тучами. Но искатель нового мира отступил на шаг назад от этой механики, он открыл эту маленькую молчаливую ясность позади, он зажег огонь нужды в центре своего существа, он везде несет с собой свой огонь. И для него все по–другому. Находясь в своем маленьком прояснении, он начал ясно видеть работу разума; он наблюдает за большой игрой, он шаг за шагом раскрывает секрет ментальной магии, которую следовало бы, возможно, назвать ментальной иллюзией, хотя если это иллюзия, то очень действенная иллюзия. И явления всех сортов начинают попадать под его наблюдение, несколько беспорядочно, маленькими повторными приливами, что в конце концов создает связную картину. Чем яснее он видит, тем сильнее его позиция.

И эта ясность нарастает. Но искатель не стремится яснее видеть, если можно так сказать, ибо «стремиться» — это опять же подвергаться риску запустить старый процесс, использовать механику для борьбы с механикой, использовать правую руку для господства над левой. И, более того, мы даже не знаем ни что надо искать, ни что надо находить! Если изначально у нас есть «идея», то мы и пойдем только в направлении этой идеи, уподобляясь доктору, который запирает себя (и больного) в собственный диагноз: мы заранее возводим стены, ставим ловушку для того, что невозможно поймать — «это» либо дается, либо не дается, на этом все. Искатель (возможно, его следовало бы назвать стремящимся родиться) не занят тем, чтобы остановить механику: он занят только своим огнем. Он разжигает свой огонь. Он сосредоточен на этой нужде в своих глубинах, на этом остром зове существа посреди великого дрейфа, на этой почти болезненной жажде в пустыне вещей и проходящих существ и этих дней, которые кружатся так, как если бы их не было. И его огонь жжет, он растет. И чем больше он растет, тем больше он съедает механику, растворяет облака, тщетные мысли, расчищает внутри и вокруг. Это рождение маленького прояснения. Это начало ясного маленького течения, которое, как кажется, вибрирует за его головой, жмет ему на затылок, иногда даже сильно давит — затем он учиться не мешать ему течь через него, не блокировать путь сопротивлением, делать себя гибким, пористым. Он позволяет этому потоку наполнять себя, этой маленькой ясной вибрации, которая продолжается и продолжается и, как кажется, течет непрерывно, как маленькая глухая песня, которая его сопровождает, как ритм, который поднимается и течет без конца, как два легких птичьих крыла, которые бьются в своей сокровенной синеве и поддерживают его везде и делают нечто вроде сладости спокойного видения, как если бы жизнь отодвигалась, расширялась, погружалась в ясную бесконечность, где вибрирует только этот ритм, только этот сладкий, легкий и прозрачный такт. И все начинает становиться необычайно простым.