Владимир Файнберг - Здесь и теперь

У меня перевернулось сердце. Пошел дальше, чувствуя, что вот–вот разревусь.

Навстречу, раздвигая толпу, шли пять расхристанных девушек, видимо старшеклассницы. Они что‑то отчаянно скандировали, стараясь переорать бульвар. Одна из них размахивала плакатом. Там было написано:

«Долой нашего учителя литературы!»

Когда я дошёл до конца бульвара, был уже час ночи. Передо мной посреди небольшой площади стояла колонна с освещённым прожекторами памятником Колумбу наверху. А дальше переливался огнями порт, светились иллюминаторы стоящих у причалов лайнеров, вспыхивали маяки на концах молов.

От невидимого в темноте Средиземного моря потянуло знобкой свежестью.

Пора было возвращаться в отель.

Обратно шёл по улице вдоль бульвара, сопровождаемый доносящейся из ночных баров музыкой. Страстный перебор гитары сменялся взрывом джаза, снова гитарой…

На капотах припаркованных к бортику тротуара автомашин, укрыв лицо ладонями, в одних колготках и коротких меховых накидках сидели проститутки.

Идти между музыкой и этим позором, скрывающим своё лицо, было жутковато.

Внезапно одна из стеклянных дверей, за которой плавали цветные всполохи, отворилась. Выскочил китаец в белой курточке, ухватил меня за руку, лопоча, стал тащить внутрь, совать какую‑то тонкую книжку. Это оказалось меню ресторана «Кухня Гонконга».

— Но, — сказал я. — Но.

Китаец отстал.

Пройдя ещё несколько кварталов, я потерял направление. Передо мной уходили вверх незнакомые улицы. Бульвар остался позади.

И тут я увидел высокого старика. Все в нём было респектабельно: чёрный костюм, чёрный галстук–бабочка на белой манишке, бамбуковая трость. Старик совершал моцион во втором часу ночи.

— Сеньор, отель «Expo»?

— «Expo»? — Лицо его напряглось, потом прояснилось. Он поднял трость и, что‑то говоря по–испански, стал показывать в ту сторону ночной дали, где намечалось зарево площади.

«Plasa de Katalunja», — только и разобрал я.

— Грациас.

Но старик продолжал тыкать тростью в темноту. Стало ясно: он силится внушить, что от площади Каталонии нужно будет свернуть влево и дальше идти вверх.

— Грациас, — снова сказал я и тряхнул головой, показывая, что все понял.

Старик с сомнением поглядел на меня, и мы расстались.

Я шёл быстро. Хотелось вернуться в отель хотя бы к трём часам, урвать часть ночи, выспаться. Трудно было поверить, что ещё сегодня утром я выходил из своего дома.

«Какие разные миры!» — думал я. Всё, что я нёс в себе, всё, что составляло мою биографию, боль и надежду, казалось несовместимым с этими улицами, где продолжалось ночное гулянье, где незнакомые люди дарили друг другу розы, где у освещённой витрины стоял длинноволосый скрипач, играл Моцарта, и песеты прохожих падали в раскрытый футляр скрипки, лежащий на тротуаре.

Наконец я вышел на слепящую светом площадь Каталонии, стал огибать её, вспоминая, что уже проезжал здесь днём во время автобусной экскурсии мимо вон того фонтана, вот этого отеля «Кальдерой»…

Кто‑то сильно дёрнул за плечо. Я обернулся.

Это был старик. Галстук–бабочка сбился на сторону. Он тяжело дышал, дрожащей рукой показывал влево, за угол.

Боясь, что я пропущу поворот, он, оказывается, мчался за мной всю дорогу…

— «Expo»! — старик продолжал показывать влево. — «Expo»! Avenida Mallorca!

С этой минуты я окончательно влюбился в Испанию. Стоящий передо мной человек олицетворял собой благородный народ Сервантеса, Гарсиа Лорки.

Я поцеловал ошеломлённого старика и свернул с площади.

…В десять часов утра, свежевыбритый и невыспавшийся, с сумкой в руке, я стоял перед своим отелем. Нежно пригревало весеннее солнышко.

Только что автобус «Юлия» отошёл со всей туристской группой, повёз её на экскурсию в парк архитектора Гауди. Я ничуть не жалел, что остался один. Конечно, любопытно было бы взглянуть на причудливые виллы, на недостроенный собор, созданный знаменитым зодчим, но меня гораздо больше интересовали люди. А все эти вычурные здания можно было увидеть и на сериях цветных фотографий, которые наверняка продавались наискосок — в магазинчике с полосатыми маркизами над витриной, где у входа висели гирлянды книжечек–гармошек для туристов.

Надо было бы перейти мостовую и купить такой буклетик, посвящённый творениям Гауди, но ещё неизвестно, сколько могла стоить гипотетическая испанская шаль. Поджидая знакомую Анны, я решил с её помощью выяснить стоимость подобной вещи и по возможности немедленно её приобрести, пока оставались деньги.

Что‑то обидное и несправедливое было в том, что я оказался здесь без Анны. И ещё подумал о матери: за всю свою трудную жизнь ничего, в сущности, не увидела, нигде не побывала…

Красная микролитражка остановилась у тротуара. Дверца распахнулась. Невысокая женщина вышла из машины, позвала:

— Артур! Это вы? Садитесь скорей! Тут нельзя парковаться!

Я сел в машину, и мы тут же тронулись с места.

— Извините, несколько задержалась, отвозила сына в колледж! — Катя вела автомобиль, курила, расспрашивала об Анне. У неё был московский говорок без примеси акцента.

— Вы давно здесь?

— Пятнадцать лет. Училась с будущим мужем в Москве, в Плехановском, а он испанец. Так и попала сюда. Вообще‑то я из Киева. Что ж вы так мало рассказываете об Анне? А как её Гоша? Как чадо — этот анфан террибль? Два года назад ездила в Киев к сестре, по пути побывала у Анны и дома, и на даче. Там, признаться, было напряженно…

Не хотелось мне ни о чём рассказывать. Но пришлось.

Катя заплакала.

— Не надо, — сказал я. — Теперь мы с Анной вместе. Здесь в сумке сувениры для вас.

— Вот почему она не пишет… — Пока машина стояла у светофора, Катя утёрла слезы, глянула на меня. — Но вы‑то хоть можете дать ей счастье?

— Не знаю.

— Извините, кто вы, чем занимаетесь?

— Недавно назвали дервишем. Знакомо вам это понятие?

— Как интересно. — Катя свернула с широкой авениды на тихую улицу.

— Признайтесь, подумали: Анне ещё дервиша теперь не хватает?

— Подумала, — кивнула Катя, вдруг спохватилась: — Откуда вы узнали? Читаете мысли?

— В данном случае это не трудно.

Подъехали к старинному розовому дому в семь этажей со стеклянной будочкой у ворот. В будочке сидел человек. Он приподнялся, почтительно кивнул Кате.

Ворота отъехали в сторону. Машина покатила вниз, в подземный гараж.

Черный с золотом «роллс–ройс», японский «дацун», итальянская «альфа–ромео» сверкали под ярким электрическим светом.

— Ничего себе кареты у ваших соседей, — сказал я.

— Этот гараж принадлежит нам. И все машины наши. — Катя заглушила двигатель. — Дело в том, Артур, что мой муж — миллионер. Владеет авиакомпанией. К сожалению, он сейчас в командировке, за границей. «Роллс–ройсом» пользуемся редко, разве что ездим на приёмы, «дацун» — его ежедневная машина. Третья принадлежит Кармен — моей дочери, а я довольствуюсь «фиатом»: маленький, легко парковаться в городе. У нас с этим проблема.