Дмитрий Морозов - Дваждырожденные

Я понял, что властитель мадров испытывает меня, под майей слов ищет ответы на вопросы, неведомые мне. Но разве под силу мне было разобраться в душе, защищенной могучей волей и опытом долгой жизни. Поэтому я сказал то, что всплыло из глубины сердца:

— Я думаю, что человек, способный вмещать чужую боль, до последнего будет избегать бессмысленных убийств, каким бы оружием ни обладал и какой бы дхарме ни следовал. Ведь и патриарх Бхишма брал в руки оружие, когда того требовали обстоятельства.

— Патриархи, такие как Бхишма, Дрона и Видура приняли в свои сердца все скорби и надежды людей, населяющих эту землю, — сказал Шалья, — они лишены честолюбия, которое заставляет царей жертвовать чужими жизнями, но достоин ли быть их преемником Юдхиштхира? Я говорю не о его праве на трон как старшего в роду. Разве ты не ощутил мощи и величия Дурьодханы? Разве ты сам не поддавался соблазну сравнить двух властелинов?

Черные, живые глаза вдруг обрели остроту мечей. Воздух в комнате сгустился и загудел, подобно гонгу в храме Я смотрел в глаза царя мадров, как в бездну, не в силах отшатнуться и боясь прыгнуть. Но ведь он дваждырожденный. Значит, там, в бездне его сердца лунный свет и серебро горных потоков. Я должен поверить ему. Тогда он поверит мне. Да и рано или поздно мне все равно предстоит сделать выбор между Пандавами и Кауравами, вернее подтвердить истинность первого выбора.

Я усмирил стук сердца и попытался ответить со всей доступной мне убежденностью:

— Юноша из джунглей не способен прозреть пути царей, достигших высшего потока закона. Лишь зрячее сердце, минуя обличья и слова властелинов, способно почувствовать сокровенный источник их дхармы. Я уже бывал у подножья высоких тронов. Я знаю, что советники велеречиво воспевают достоинства своих царей, даже когда те проливают реки крови. Я знаю, что мудрость может быть обращена во зло, а слова о благе служить прикрытием преступных помыслов. В Хастинапуре мне открылась божественная сущность Кауравов. Тот же огонь горит в сердцах сынов Панду. Но мое зрячее сердце свидетельствует, что из всех виденных мною дваждырожденных только Юдхиштхира отрешился от собственных страстей и привязанностей, только он способен блюсти закон и пользу своих подданных. Я видел его во дворцах на мягких подушках и в лесной глуши на подстилке из травы куша. Везде он оставался царем своих желаний и почтительным слугой бога Дхармы.

Шалья милостиво кивнул головой:

— Хоть главной добродетелью кшатрия считается преданность одному господину, я хочу, чтобы ты ответил мне просто и безыскусно: кто больше достоин власти — Юдхиштхира или Дурьодхана? Об их братьях я не спрашиваю, — Шалья покосился на умиротворенно сидящего Накулу, — при всей моей любви к племянникам должен признать, что они способны только рубиться на мечах и этим мало отличаются, скажем, от Духшасаны. Выбор приходится делать только между предводителями братьев Пандавов и Кауравов.

На мгновение перед моим внутренним взором возникли Юдхиштхира и Дурьодхана. Любимый сын Дхритараштры куда больше соответствовал моему представлению о властелине, способном с беспощадным упорством вновь объединить под властью Хастинапура мелких раджей, остановить междоусобицы и утвердить на всей земле единый закон. Но будет ли этот закон хоть отдаленно напоминать законы братства дваждырожденных? Окупятся ли счастьем будущих поколений реки крови, которые прольет властелин, утверждая дхарму? Поля, орошенные слезами и кровью, дадут только черные плоды кармы, закрывающие путь к восхождению даже тем, кто придет за нами. Поэтому я сказал:

— Я верю Юдхиштхире.

Шалья кивнул и воцарилась тишина. Я почувствовал необычайную легкость, будто сбросил с плеч груз многолетних сомнений, и вдруг отважился спросить:

— Зачем вам, повелителю мадров, надо делать выбор?

Шалья поднял на меня проницательные глаза и улыбнулся:

— Откровенность за откровенность? Наша страна далеко от Хастинапура, но и здесь не удастся сохранить мир и покой, если запылает пожар на востоке. Трудно собрать людей, чтобы строить храмы и плотины. Но они сразу объединяются вокруг своего раджи, если надо идти избивать соседей. Ненависть сплачивает. Скажи бахликам, что мадры живут лучше… И вот уже все племя ненавидит соседей, гонит мудрецов, твердящих о каких-то единых законах, неподвластных их радже. Никому не хочется совершать работу познания, все ждут чуда. Стремящиеся все получить здесь и сейчас, ничтожные духом, властители не задумываются, что делается там, за горными вершинами, какая сила копится в лесных дебрях и носится ветром по степям. Немногие цари понимают сейчас, что развал Хастинапура лишит силы и нас, обречет на медленное вымирание, если, конечно, через пару лет не нахлынут дикие племена, чтобы вырезать всех — и хитрых, и мудрых, и расчетливых… Даже я, полновластный хозяин страны мадров, не могу предостеречь свой народ. Ты недавно из Панчалы. Скажи, Муни, привержены ли панчалийцы благому поведению? — спросил Шалья.

— Они не любят войну, кротки и благочестивы, — подумав, сказал я. — Иначе почему бы Юдхиштхира опирался на них в борьбе с Хастинапуром?

— Этого я и боялся, — печально сказал Шалья. Я искренне удивился:

— Вас не радует, что где-то чтут дхарму? Если бы вы могли перенестись в наш лагерь дваждырожденных, полный песен, доброты и тончайших душевных движений, вы бы попытались создать нечто похожее и у себя.

Шалья покачал головой, взирая на меня с грустным сочувствием:

— Добродетель — величайшее из сокровищ. Я хорошо знаю, какое упоение духа дарит дваждырожденному вхождение в узор своих братьев. Но нас ждет война. Дурьодхана командует бесстрашными убийцами, которым не страшны ни божий гнев, ни угрызения совести. Разве вы сможете противостоять их напору? Сначала вы должны обрести сердца тигров. Пойдут ли на это Пандавы? А если они решатся превратить вас в достойных соперников Кауравов, не ускорят ли они этим самым приход Калиюги? Я не обещаю, что поддержу Юдхиштхиру, — продолжил Шалья, повернувшись всем телом к терпеливо молчавшему Накуле, — карма сама определит, на чьей стороне выступать мадрам. Я не брахман, я — царь. Мой первейший долг — благополучие доверившихся мне людей. Если я поверну сейчас свои колесницы против Кауравов, то мои воины или откажутся сражаться, или будут столь трусливы, что я проиграю войну. Для того, чтобы заставить их подчиняться мне, придется казнить непокорных, то есть у себя дома, еще до начала войны, пролить кровь. Как видите, властелин тоже не свободен. Но я окажу содействие вашему отряду. Меня к этому обязывает обычное гостеприимство. Надеюсь, что не навлеку на себя гнев Кауравов. И еще, Накула, передай Юдхиштхире, что когда дело будет касаться меня самого, то я сделаю все, о чем бы он меня ни попросил.