Владимир Топоров - Святость и святые в русской духовной культуре. Том II. Три века христианства на Руси (XII–XIV вв.)

Во дальней во долине / Стояла прекрасная пустыня . / Ко той же ко пустыне приходит / Молодой царевич Осафий: / « Прекрасная ты, пустыня , / Любимая моя мати! / Прими меня, мати – пустыня , / От юности прелестныя , / От своего вольного царства , / От своей белой каменной палаты , / От своей казны золотыя! / Научи ты меня, мать–пустыня , / Волю Божию творити! / Да избави меня, мать–пустыня , / От злыя муки от превечной! / Приведи ты меня, мать–пустыня , / В небесное царство!

Или:

Посыпал пеплом я главу , / Из городов бежал я нищий , / И вот в пустыне я живу / Как птицы, даром Божьей пищи; // Завет Предвечного храня , / Мне тварь покорна там земная; / И звезды слушают меня , / Лучами радостно играя

О сути пустынножительства и его лучших плодах, о противопоставлении «леса» и «города» писал в свое время Розанов:

Мы вообще не различаем в себе мотивов религиозности, а разобраться в них, исследить душу даже великого подвижника — и найдешь в ней слой за слоем чуть ли не целый том «истории религий», и самых древних и самых новых. Кто объяснит нам, почему Франциск Ассизский и люди его типа вырастали только в пустынножительстве, среди скал, в пещерах, среди вековых сосен, а едва подвижник входил в город, он начинал действовать и говорить жестко, сухо, кратко, раздраженно [ср. и то, как воспринимают горожане пришедшего в город пустынника: « Смотрите: вот пример для вас! / Он горд был, не ужился с нами: / Глупец, хотел уверить нас , / Что Бог гласит его устами! // Смотрите ж, дети на него: / Как он угрюм и худ и бледен! / Смотрите, как он наг и беден , / Как презирают все его! » — «Пророк»). — В. Т. ]. И в тех мантиях, в которых мы видали Франциска Ассизского, мы трепещем Торквемады. Монастыри, уединенные в лесах, в древних «священных рощах» Галлии, в диких горах Пиренеев, Апеннин, Афона, — дали все христианство, весь его дух, аромат. Городадали иерархические препирательства, власть, закон, томительные книжные споры. Тут разграничение между Никоном и Сергием Радонежским, между Франциском Ассизским и Иннокентием III; между Ватиканом и…, например, лесною Русью

Епифаний, при котором действовала уже иная практика имянаречения в подобных случаях, замечает: тако бо тогда нарицаху сплоха имена, не съ имени; но вън же день, аще котораго святого память прилучашеся, в то имя прорицаху постригающемуся имя . Позже установился акрофонический принцип имянаречения: монашеское имя должно было начинаться с той же буквы, что и мирское.

Ср. песнь Давидову, которую молчапел Сергий в церкви после пострижения:

Господи! Възлюбих красоту дому твоего и место вселениа славы твоея; дому твоему подобает святыни Господни въ длъготу дний. Коль възлюблена села твоа, Господи силъ! Желает и скончевается душа моя въ дворы Господня; сердце мое и плоть моя възрадовастеся о Бозе живе. Ибо птица обрете себе храмину, и грълица гнездо себе, иде же положи птънца своа. Блажении живущии въ дому твоем; въ векы веком въсхвалят тя. Яко лучше есть день единъ въ дворех твоихъ паче тысущь; изволих привметатися въ дому Бога моего паче, нежели жити ми в селе грешничих .

Этот отрывок представляет собой характерный образец риторического искусства Епифания. Перед нами — двуединый текст, построенный на столкновении и противопоставлении двух «каталогов» — «положительного», добродетели и занятия Сергия (десяток позиций), и «отрицательного», мир зла, враждебный Сергию и восставший на него (семь позиций). В каждом из «каталогов» позиция образуется сочетанием прилагательного и относящегося к нему существительного, но порядок членов в каждом из «каталогов» свой: в первом —Subst. & Adj. ( плаканиа душевъная, въздыханиа сердечная и т. п.); во втором —Adj. & Subst. ( демоньскаа страхованиа, диавольскаа мечтаниа и т. п.). В результате противопоставление–противостояние оказывается весьма емким, разнообразным и имеющим несколько оснований.

К теме страха–боязни см. несколько ниже: И звериныхъ устремлений, и бесовъскых мечтаний не бояшеся; — Противу же пустынному страхованиюмолитвою въоружашеся; — пребысть от страха без страха и др.

«Житие» Сергия ничего не сообщает о томлении плоти, искушении сладострастия, которые нередко были знакомы некоторым отшельникам, в частности Св. Антонию из «южной» Фиваиды. «Александрия, роскошь, зной Египта и кровь юга мало общего имеют с Фиваидой северной. Сергий был всегда умерен, прост и сдержан, не видал роскоши, распущенности, “прелести мира”. Святитель–плотник радонежский огражден от многого — суровою своей страной и чинным детством. Надо думать, что вообще пустынный искус был для него легче, чем давался он другим. Быть может, защищало и природное спокойствие, ненадломленность, неэкстатичность. В нем решительно ничего нет болезненного. Полный дух Св. Троицы вел его суховатым, одиноко–чистым путем среди благоухания сосен и елей Радонежа»

Интересно бытование этого новогреческого слова (άρκοΰδα) в Троице–Сергиевом локусе. Нельзя полностью исключать, что и Сергий называл медведя аркудой . Слово отмечено и в XVII в. в «Книге, глаголемой гречески алфавит», см. Слов. русск. яз. XI–XVII вв. 1975, вып. 1, 47.

Аргументируя это желание, Епифаний в «Житии» ссылается на слова апостола Павла — «Не ища своеа плъзы единого, но многых, да ся спасут».

При известной неясности этимологии слова радость предпочтительной все–таки приходится признать связь с и.-евр. *ег-/*ог-/*г- & d(h)-; не исключена связь с др.-греч. έραμαι.

Помимо уже приведенного примера ср.: Апостолское дело сътворилъ еси и равно апостолом равнообразуясяподвизася , а вне «Жития» — равнообразный ( Иного [вар.] намъ апостоломъ равьнообразьна […] подасть Христос тя небесныхъ таинъ Божия священика [όμότρορον]. Мин., ноябрь, 366, 1097 г. ), равнообразно , см. Слов. русск. яз. XI–XVII вв., вып. 21, 1995, 116; Срезневский III, 8).

Ср.: Седмижды днемь хвата тя о судьбах правды твоея .

И не сказал ли сам Иисус Христос — « Придите ко мне, все труждающиеся и обремененные, я успокою вас. Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня: ибо я кроток и смирен сердцем ».