Пётр Валуев - Черный бор: Повести, статьи

Прошло несколько минут. Наконец Василий Михайлович подошел к сыну и твердым голосом сказал:

— Анатолий! Ты меня знаешь. Я умею взрослого сына считать взрослым; я не охотник до праздных сетований или нравоучений. Кроме того, я считаю себя способным понимать и ценить благородные чувства. Следовательно, я ничего не скажу вразрез твоим чувствам. Но я ничего не скажу и в ответ на то, что ты назвал предупреждением. Дело слишком важно для нас обоих. Мне лично — прости откровенность — оно не в радость. Ты видишь, что я хожу взад и вперед без трости, не хромая. Я не ощущаю никакой боли. Я физически совершенно здоров. Так всегда бывает, когда другая боль заноет глубже. Ты в ней не виновен. Я тебя понимаю; но ты пойми и меня. Ни слова согласия или одобрения сказать не могу. Мы пока с тобой уезжаем. Что будет, когда мы вернемся, Бог весть. Не требую от тебя никаких обещаний, не ставлю никаких условий… Ты меня понимаешь. Ты сам рассудишь, что тебе можно там сказать перед отъездом. Я совершенно свободен — а ты себе хозяин. Теперь обними меня и оставь одного. За бумагами, счетами и деньгами ты зайдешь перед обедом.

Василий Михайлович обнял сына и потом протянул ему руку на прощанье. Анатолий поцеловал и сильно пожал эту руку. Ни тот, ни другой, расставаясь, не говорили. Анатолий вышел. Василий Михайлович долго смотрел вслед ему, потом принялся снова ходить взад и вперед по своему кабинету.

В субботу вечером, накануне дня предназначенного отъезда, Анатолий Леонин получил следующую записку от г-жи Крафт.

«После ваших объяснений с Верой у нас, в среду и четверг, она вчера решилась объясниться с отцом, а я и мой муж переговорили с ним сегодня. Бедный Снегин был страшно взволнован и плакал у нас, как ребенок. Он ни дочери, ни нам не делал никаких упреков, говоря, что видит и понимает, что никто из нас не виноват перед ним и что судьба так вела дело изо дня в день, что сначала нельзя было предвидеть, а потом нельзя было предупредить того, что теперь сбылось и выяснилось. Но он боится за будущность Веры — не потому, чтобы он теперь вам или в вас не верил, а потому, что никто на будущее и в будущем за самого себя поручиться не может. Он смущен и неравенством общественного положения, и всеми толками, которые будут впоследствии возбуждены вашими намерениями, и окончательным взглядом на дело вашего отца, и прочая и прочая. Но все это, естественно, иначе быть не могло, тем более, что об отказе вашего отца изъявить какое бы то ни было согласие в настоящее время и что-либо обещать в будущем, мною было сказано Снегину буквально в тех выражениях, которые вы мне указали. Сегодня Вере нельзя было отлучиться из дома; но завтра, чтоб с вами проститься, Алексей Петрович позволил ей вас принять в его кабинете. Ни его, ни Варвары Матвеевны дома не будет. Они уезжают после обедни и завтрака, в час, чтобы смотреть дачу в Петровском. Варвара Матвеевна непременно хочет нынешним летом жить там, а не в Сокольниках, как бывало прежде. У нас вам прощаться с Верой неудобно, потому что, как вы знаете, мы по воскресеньям не бываем одни. Это позволение вам, впрочем, доказывает, что Снегин вам доверяет. Итак, будьте там между часа и двух или около двух часов. Бедная Вера вас ждет с трепетным нетерпением. От нее зайдите к нам. До свидания. Вы видите, что я свое слово сдержала.

Клотильда Петровна ошибалась, когда уведомляла Леонина, что Варвара Матвеевна и Снегин собирались ехать в Петровское. Варвара Матвеевна вдруг решила, после объяснения с отцом благочинным, который часто бывал у каких-то знакомых в селе Алексеевском, что Алексеевские дачи лучше всех Сокольницких и Петровских и что нужно было переехать на летнее житье именно в село Алексеевское.

Вера была у обедни с отцом и Варварой Матвеевной. На пути в церковь и на обратном пути Варвара Матвеевна несколько раз останавливалась, чтобы взглянуть на небо, и всякий раз говорила, что оно заволакивалось и что непременно будет дождь, хотя день был солнечный и ни с какой стороны не замечалось густых облаков. За завтраком Варвара Матвеевна жаловалась на то, что она устала, что ей неудобно ехать именно в праздничный день для осмотра дачи в Алексеевском, что там нельзя будет застать хозяина или добиться толку от дворника, что всему этому причиной служебная щепетильность Алексея Петровича, которому ничего не стоило бы отпроситься часа на три в будничный день, и тому подобное. Вера молчала. Снегин по временам пытался возражать и доказывать Варваре Матвеевне, что ему нельзя было улучить другой день для поездки; но большей частью он отмалчивался, подобно дочери, и терпеливо ожидал, чтобы с окончанием завтрака прекратились и сетования Варвары Матвеевны. Завтрак кончился; подъехала нанятая карета; Варвара Матвеевна успела побранить людей за то, что и карета, и лошади ни на что не были похожи, потом села; за ней вошел в карету Алексей Петрович; Максим, его старый слуга, вскарабкался на козлы; наконец, кучер дернул за вожжи, и лошади тронулись. Стоявшая у окна Вера вздохнула свободней. Она прошла в кабинет отца, огляделась в нем, мысленно представляя себе, как она примет Анатолия, как он войдет, где он сядет, где сядет она, и так далее; потом она позвала горничную.

— Параша, — сказала Вера, — папа́ мне говорил, что сегодня приедет к нему, быть может, Анатолий Васильевич Леонин, чтобы проститься перед отъездом за границу и переговорить об одном деле. Папа поручил мне попросить его в свой кабинет и там принять. Если он будет прежде, чем папа́ возвратится, проси сюда и приди мне о том сказать.

Догадливая Параша быстро взглянула в глаза Веры и сначала ничего не ответила; но потом сказала:

— Буду ожидать, Вера Алексеевна, и приду доложить.

Вера обернулась, чтобы уйти, но Параша спросила:

— А надолго они уезжают?

— Кажется, надолго, — ответила Вера и вышла из кабинета.

Она возвратилась в свою комнату, взглянула на стенные часы и села у окна, смотря в ту сторону, с которой следовало ожидать Леонина. Не прошло десяти минут, как к дому подъехала извозчичья карета. Сидевший на козлах курьер оглядывался, как будто желая удостовериться, что он не ошибся насчет дома, у которого ему следовало остановить карету. Она остановилась, курьер отворил дверцы, и из кареты вышел пожилой господин в статском платье, державший в одной руке трость, в другой какие-то бумаги. Вера отступила от окна, опасаясь быть замеченной, и стала прислушиваться в ожидании, что за отсутствием Алексея Петровича пожилой господин и его карета не замедлят удалиться. Но карета не трогалась с места, и из прихожей доносились до слуха Веры отрывистые звуки разговора, происходившего между приезжими и Парашей. Разговор прекратился, и Параша пришла доложить, что камергер Васильев настоятельно просит, чтобы Вера его приняла.