Юлиус Эвола - Метафизика пола

В рамках креационистских религий также присутствуют представления о сакральном характере деторождения, как бы продолжающего божественное творение. В зороастрийском Иране существовал древний брачный ритуал, предполагавший прямую связь божественной милости с интенсивностью собственно сношения. [349]В Исламе, брачный ритуал которого очень напоминает индоевропейский, также отсутствуют представления о сексуальности как о чем-то нечистом и непристойном, в связи с которым всякое упоминание Божества будет кощунственно. Напротив, прежде, чем совершить сношение с женой, муж произносит: "Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного - Bismallah alrahman al-rahim".

Также и жена отвечает: "Во имя Аллаха…", прерывает произнесение формулы, а затем, когда муж, чувствуя, что она устала, совершает семяизвержение, жена завершает формулу словами "…всемилостивого и милосердного". В том же духе о соединении Бога с женщиной толкует мастер суфизма Ибн Арави, придавая сексуальным объятиям метафизическое и теологическое значение. В трактате Fucuc Al-Hicam он пишет: "Супружеский акт - проекция воли Бога, проявленной Им в момент творения, дабы в творении Он узнал Самого Себя… Пророк любил женщин из-за их онтологической природы, принимающе-пассивной, которая перед его лицом была подобна Универсальной Природе (at-tabо'ah) перед лицом Самого Бога. Бог проекцией Своей воли, Своим Божественным Актом воздействует на Универсальную Природу и дает ей возможность раскрыть заложенные в ней формы, что можно представить как супружеский акт, совершаемый духовной волей (al-himmah - так именуется трансцендентная вирильность - прим. Ю.Э.) в мире элементов, в мире световых духов - это и есть логическое завершение дискурсивного порядка (саму логику тоже можно представить как сущностное проявление мужского начала - прим. Ю.Э.). Ибн Арави утверждает, что любящий женщин, соединяясь с ними, "любит их божественной любовью". Но для тех, которые слепо следуют только физическому влечению, "половой акт - бездуховная форма; дух недоступен для того, кто приближается к супруге - или любой другой женщине с одной только похотью - он не ведает об истинной природе и объекте своего желания…" "Люди знают, что я влюблен, но не знают, в кого", - этот стих назидает тех, кто любит только плотски, то есть просто женщину, не понимая духовного смысла своей влюбленности. Ты должен знать, кто и зачем играет твоей страстью - знающий достигнет совершенства". [350]В этой суфийской теологии любви можно увидеть расширение и подъем сознания путем ритуализации; человек этой культуры более или менее ясно понимает суть брачных отношений и то, что они, как и собственно половой акт, освящены кораническим законом, причем это касается как моногамии, так и полигамии. Деторождение же в Исламе понимается как продолжение божественной креативности в самом человеке.

Древний иудаизм также не содержал в себе пуританско-аскетического проклятия пола и смотрел на брак не как на уступку плоти, но как на духовную сущность, одну их самых священных тайн. Согласно еврейской Каббале, каждый подлинный брак - символическое осуществление союза Бога и shekhinah. [351]

Следует также указать на китайскую доктрину царских браков. Кроме собственно царицы, у царя должно быть еще сто двадцать жен. Использование всех их также есть ритуал и подчиняется особому символизму. Царские жены разделены на четыре разные группы, в которых число жен обратно пропорционально их "ценности": наиболее многочисленная состоит из наименее благородных. Женам разрешалось приближаться к царю только в строго определенные ночи. Для представительниц наиболее многочисленной, "внешней", группы это периоды убывания луны вплоть до безлунных ночей; избранные наиболее благородные жены принадлежали царю в течение двух объемлющих полнолуние дней. В наступившую же священную ночь, когда луна светит полным светом, отражая солнце целиком, царь оставался наедине с царицей и был для нее Единственным Мужчиной, Единым. Эта идея абсолютного, "центрального" союза и расходящегося от него в стороны "множества" - чистого количества - означала убывание, рассеивание в материи Единого и ее восстановление: иерогамия царской четы повторяла структуру космоса". [352]

Говоря о сакрификации традиционными институтами половых союзов и особенно различных форм моногамного брака, мы уже намекали на "гибридный" характер католичества, проявляющийся в его морали. Не только в этом, но и здесь, в частности, мы можем найти в данной конфессии последствия неправомерного смешения принципов и норм, относящихся к разным планам бытия. Глубоко креационистские традиционные религии всегда признавали существование двух законов, двух путей. Первый предполагал жизнь в мире, признаваемом Божьим творением, сохраняемом самим же Богом Творцом (само Божество имеет два проявления - "творческое" и "хранительное" - Брама и Вишну), и этот закон исповедует не отрицание, но, напротив, освящение мирской жизни. Второй закон относится к меньшинству, призванному к аскезе и избирающему уединение и восхождение ("путь Шивы"). В отличие от древнего иудаизма, зороастризма, ведического индуизма и даже ислама, католичество смешивает эти два плана и прилагает аскетические мерки к обыденной жизни; одним из последствий этого стало проклятие секса, точнее, явная теологическая ненависть к половой жизни.

Напротив, собственно в Евангелиях указанное различие проводится. У Луки (XX, 34-36) мы читаем: "…сынове века сего женятся и посягают, сподобльшиеся век он улучити и воскресение еже от мертвых, ни женятся, ни посягают: ни умрети бо к тому могут: равни бо суть ангелом". И Матфей (XIX, 12) говорит о тех, кто "исказиша сами себе, Царства ради Небеснаго", добавляя: "Могий вместити да вместит". Слово "исказиша" не имеет здесь никакого уничижительного смысла, напротив, речь идет о наивысшей, если угодно, абсолютной мужественности. Также у Матфея (XIX, 4-6) мы находим слова, напоминающие мотивы андрогината: "Он же отвещав рече им: несте ли чли, яко сотворивыи искони мужеский пол и женский сотворил я есть; и рече: сего ради оставит человек отца своего и матерь: и прилепится к жене своей, и будете оба в плоть едину. Якоже к тому неста два, но плоть едина: еже убо Бог сочета, человек да не разлучит". Строго говоря, эти слова указывают на соединение полов как на путь к восстановлению первоначального единства и в этом смысле такое соединение оправдывают; последняя фраза утверждает скорее не столько социальную нерасторжимость брачных уз, сколько то, о чем говорил Иоанн Скотт Эригена: само разделение полов есть проявление человеческого, уже падшего бытия. В самом деле, и Апостол Павел, воспроизведя библейский отрывок о двоих, оставляющих отца и мать дабы составить едину плоть, добавляет: "Тайна сия велика есть" (Эфес., V, 31-32, то)- он употребляет слово"тайна" ("мистерия"), а не "таинство" ("sacremento"), выражение, которое мы встречаем в этой связи в Вульгате. Апостол намекает на различный онтологический статус мужского и женского, на разные пути для мужчины и для женщины: "Муж… образ и слава Божия сый, жена же слава мужу есть" (I Кор., 11,7); таким образом, мистерия преображения ("искупления") женского начала мужским (подобно Шакти, ведомой Шивой) совершается благодаря тому, что мужу предписано возлюбить жену по образу любви Христа к Церкви, "да освятит ю, очистив банею водяною в глаголе"; за этими словами читаем следующие: "Тако должни суть мужие любити своя жены, яко своя телеса. Любяй бо свою жену себе самого любит" (Эфес., V, 25-37). В то же время этим словам противоречит отрицание Павлом высших возможностей секса как такового, сексуальный опыт сам по себе рассматривается как "соблазн" и "нечистота", а брак лишь как дозволение. Мы читаем: "…добро человеку жене не прикасатися: но блудодеяния ради кийждо свою жену да имать, и каяждо жена своего мужа да имать", - и далее - "Аще ли не удержаться, да посягают: лучше бо есть женитися, нежели разжигатися" (I Кор., VII, 1-2,9).