Павел Россиев - На Севере диком. Церковно-историческая повесть

— Кто вы? Откуда? — дрожащим голосом спросил Феодор иноков и, услышав ответ, добавил: — Зачем пришли?

Трифон сказал.

— Благослови меня, муж праведный, — и Феодор склонился пред старцем для благословения.

Затем он вошел в соборный притвор и торопливо снял с себя златотканое одеяние.

— Стрига, — обратился он к седобородому боярину, — Стрига, поди и отдай, в ней я шел, одежду мою странному иноку Трифону и скажи ему: благоверный-де царевич послал тебе свою одежду — да будет его милостыня прежде всех. Пусть он переделает эту одежду в священническое облачение. Стрига, я вижу в нем мужа праведного!

Стрига в точности исполнил царевичеву волю.

— Благодарю Бога, в Его же деснице сердце царя и царевича! Земно ти кланяюсь, боярин! — отвечал Трифон, умиленный.

После обедни Феодор торопливо отправился к старшему брату своему, царевичу Иоанну и поведал ему о встрече с иноками и о том, что он пожаловал праведному мужу Трифону свое драгоценное одеяние.

Покуда Феодор беседовал с Иоанном и предлагал братцу принести инокам дар и вместе с ним, Феодором, умолять отца пожаловать щедро и Трифона, и соловецкого настоятеля, собиралась Дума. Оповестили бояр, что угодно царю подумать с ними.

Оба царевича — Феодор и Иоанн, приступили к батюшке с просьбой. Грозный приласкал их и обещал великодушно одарить странных иноков.

Дума собралась. Дьяк прочитал челобитные Трифона и соловецкого настоятеля.

— Чем пожаловать их, сказывайте, бояре! — промолвил Иоанн, — Думайте да молвите. Видел я тех иноков вчера, и сказал мне тайный голос, что оба странные иноки — мужи достойные. И не о себе они пекутся, а о нуждах обителей своих.

— Полно, так ли, государь? — отозвался первым матерый боярин, — Изволил ты, надежда-государь, вымолвить, что будто видел тех иноков вчера. Сегодня, государь-батюшка, их точно что видели, а вчера-то никого.

Грозный сдвинул брови, сердито посмотрев на боярина.

— Зря говоришь! — сурово произнес он. — Я с ними довольно разговаривал вчера. — И, окидывая всех глазами, в которых вспыхивал недобрый огонек, Грозный добавил. — Вы ль, бояре, не видели?

— Голос твой слышали, государь, иноков же отнюдь не видели и голоса их не слыхали.

Царь ударил оземь посохом.

— Как не слыхали?

Гневное царское слово, как гром, отдалось в палате.

— Как вы не слыхали?

— Бог свидетель, правду молвим, государь…

Грозный не слушал.

— Эй, сыскать иноков и пред наше царское лицо поставить! — повелел он.

Сыскали Трифона и Соловецкого настоятеля и поставили пред государев лик.

Вспыхнул и побледнел Иоанн, побледнел и вспыхнул вновь:

— Вы ли вчера со мной говорили? — глядя в упор, спросил он монахов.

Трифон и настоятель выразили недоумение.

Грозный широко раскрыл глаза:

— Аль не говорили? — произнес он тише, но так, что в его голосе слышно было недоверие.

Трифон отвечал:

— Нет, великий государь, вчера мы и в царствующем граде не были. Многими свидетельствуемся.

Грозный содрогнулся:

— Многими… свидетельствуетесь?..

— Свидетельствуемся, государь, яко сегодня только увидили тебя.

Грозный пожимал плечами. «А с кем же говорил я вчера? Ведь не обманывали же меня собственные глаза! Ведь именно этих двух иноков зрел я вчера, и на том самом месте, на котором они стояли и сегодня! Не видение же это было? Или видение, одно из тех, которые так часто посещают меня?» Царь терялся в догадках.

— Так вас не было вчера?

— Не было, государь.

— Бояре… — начал было царь и остановился. Он задумался на какое-то время, но потом торопливо заключил:

— Ладно. Ин быть так. Так Всевышний хотел.

Наступило молчание. Царь нарушил его.

— Чем пожаловать благочестивые обители, бояре? — сказал он. — Молвите, а я Богом свидетельствуюсь, что хочу всею душою и всем сердцем щедро наградить их. И царевичи к тому нас умоляют.

Дума заговорила. За решением дело не стало. Не впервое доводилось осыпать милостью и щедротами обители. И раньше многократно бывало.

— Так решено?

— Решай сам, великий государь.

— Читай, дьяк, — повелел Иоанн.

Дьяк прочитал решение думы, скрепленное согласием царя:

«По умолению детей своих, царевичей Иоанна и Феодора, пожаловали мы царского нашего богомольца от Студеного моря-океана, с Мурманского рубежа, Пресвятой и Живоначальной Троицы Печенгского монастыря игумена Гурия с братиею, — или кто в том монастыре игумен или братия будет, — вместо руги (содержания) и вместо молебных и панихидных денег для их скудости на пропитание, в вотчину: морскими губами Матоцкою, Илицкою и Урскою, и Печенгскою, и Позренскою, и Нявдемскою губами в море, всякими рыбными ловлями и морским выметом, коли из моря выкинет кита, или моржа, или иного какого зверя, и морским берегом, и его островами и реками, и малыми ручейками, верховьями и топями, горными местами и пожнями, лесами и лесными озерами и звериными ловлями, и лопарями, которые лопари наши данные в Матоцкой и Печенгской губах ныне суть и впредь будут, со всеми угодьями луговыми и нашими, царя и великого князя, денежными оброками и со всеми доходами и волостными кормами, чтобы тем им питаться и монастырь строить, а нашим боярам новгородским и двинским, и Устькольской волости приказным, и всяким приморским людям, и карельским детям, и лопарям, и никому иному… в ту вотчину не вступаться».

Щедро одаренный царем, Трифон воротился в свою обитель.

Отныне Печенгский монастырь под царской жалованной грамотой. Инокам далекого Севера уже нечего бояться или беспокоиться о том, что ожидает их мирную обитель завтра. Появились угодья, рыбная ловля. Милостыня, собранная апостолом лопарской земли, приумножила монастырское благосостояние. Эта милостыня помогла инокам построить на Пазе-реке храм во имя святых Бориса и Глеба.

Обитель стала мало-помалу процветать.

Трифон исполнил заповеданное ему от Бога. Солнце завершало свой ход и закатывалось, но и закатываясь, оно посылало тепло и свет. Словом и делом служил братии старец. Это был любящий брат и учитель. Смирением начался подвиг, смирением же подвиг и заканчивался. Когда Грозный хотел назвать его в грамоте устроителем далекой святыни, Трифон умолил царя не делать этого.

— Я меньший из равных, великий государь!

— Но ты же воздвиг православие у моря-океана Студеного, честный отче!

— Упомяни, великий государь, имя достойного игумена Гурия, — стоял на своем старец, — а меня не надо. Что я? Слабый червь… Не моими трудами, а Божиим повелением создавалась обитель.

И царь уступил мольбе праведника.

А он подвизался, как простой послушник, исполняя всякие работы, хотя и приближался к столетию. Уже с лишком 80 лет были прожиты. Пост, молитва, труды по устроению обители составляли по-прежнему смысл его жизни. Не ограничиваясь церковной службой и келейной молитвой, он уходил из обители и где-нибудь на горе или в тундре молился целыми часами или предавался богомыслию.