Монах (Афанасьев) - Наставник и чудотворец

Настал 1926 год. У старца Нектария бывают люди, иные из них стали близкими и, вероятно, нужными ему. В воспоминаниях, как видим, в основном описано то, что открывается посетителю, — это неизбежно. А сокровенная жизнь старца остается в те годы видимой лишь Господу Богу. Можно только сказать, что эта сокровенная жизнь его, молитвенная, иными чуткими людьми чувствуется. Матушка Евгения Рымаренко одна из таких чутких людей. В феврале 1926 года она вместе с отцом Адрианом приехала в Холмищи. Отец Адриан выяснил свои вопросы и уехал, была такая неотложная необходимость, а матушке позволил остаться.

«Первый день после отъезда отца Адриана был очень трудный для меня, — вспоминает матушка. — Батюшка был все время занят, съехалось много народа, пришлось сидеть и со всеми разговаривать... Я думала, что же это завтра будет, если еще народу прибавится, пожалуй, к батюшке и совсем не попадешь. Перед сном пошли все к батюшке за благословением. Батюшка, как бы удивившись, говорит мне: „Разве ты не уехала? А я думал, что ты уехала“. — „Что вы, батюшка, ведь вы сами велели мне остаться“. — „Ах, я и забыл“, — улыбается. Сказала, что получена телеграмма от отца Адриана: договор нашей церковной общины (в Ровно) расторгнут, — придрались, что во время описи не оказалось двух подсвечников, которые были отданы в другую церковь... Батюшка сейчас же стал расспрашивать все подробно. Сказал: „Государство следит, чтобы все было исправно, вот отец Адриан отдал подсвечники, и неприятность“. Батюшка все, все помнил, вспоминал нашу историю. <...> На другой день батюшка диктовал мне письмо отцу Адриану, в нем он писал, что нужно послать представителей от общины в Москву, хлопотать у высших властей.

Потом батюшка вспомнил, что задал одной барышне перерисовать картинку с бумажки от конфеты и под рисунком сочинить стихи. На картинке изображался улей и пчелы; стихи должны были быть на эту тему. Барышня эта уехала рано утром и поручила мне прочесть стихи, ею написанные. Прочла я стихи; в них говорилось, что улей — это наш батюшка, а пчелы — это все мы, которые стремятся в улей, то есть к батюшке. Батюшка прослушал стихи и говорит: „Нет-нет, мне не нравится; я ей сказал написать четверостишие, а она больше, да еще про какого-то батюшку“. Велел мне взять карандаш и продиктовал стихи, тут же их составляя:

Я пришла в восторг, а батюшка: „Тебе нравится?“ Я говорю, что ему не отдам. Батюшка говорит: „Ну хорошо, ты только мне представь копию“. Батюшка начал объяснять стихи: „Пчелы трудятся, летают, собирают мед и воск себе, в жертву Богу и в утешение людям. Из воска свечи — в жертву Богу, мед ставится на поминание усопших и в утешение людям. Лазарь, когда воскрес, чувствовал горечь во рту и всегда должен был есть сладкое — мед, даже с хлебом, так как все казалось ему горьким“.

Батюшка стал говорить о трудностях теперешней жизни, имея в виду большевиков, о всех случайностях, которые могут быть с каждым из нас: „Не бойтесь, что говорить, тогда Дух Святый наставит вас. Когда Спасителя был близок венец, Он молился и просил молиться учеников, и страх был у Него человеческий. По временам нападает страх, нужна молитва. Молитва — их страшилище“».

И опять в том году, в сентябре, матушка Евгения приехала к старцу, на этот раз с отцом Адрианом и пятилетним сыном Серафимом. Добирались от станции на телеге по грязной дороге с большим трудом, боялись нападения волков, но все обошлось. «Это посещение наше батюшки, — вспоминала матушка Евгения, — оставило впечатление необыкновенной его заботы о нас, о всей семье нашей. Было приятно видеть, как батюшка ласкал Серафима. Мы все спали у батюшки в приемной». Побыли недолго — батюшка просил приехать к его именинам, то есть к 29 ноября. Приехали 29 ноября и на этот раз прожили в Холмищах две недели. «Съехалось много народу — из Москвы, Козельска, Гомеля. Все говели и причащались у отца Никона вместе с батюшкой запасными Дарами, привезенными им из Козельска. Отец Никон с отцом Адрианом отслужили торжественную всенощную, а утром обедницу. Батюшка был такой светлый, радостный, вышел к общему столу и со всеми пил чай. Постепенно все стали уезжать, но у отца Адриана столько было вопросов относительно дальнейшего устроения нашей жизни, что он ждал их разрешения. Мы пробыли и вторые именины батюшки, то есть 6 декабря, — батюшка в миру был Николаем. Опять все присутствующие говели. 6 декабря служил обедницу и причащал отец Адриан. В эту нашу поездку к батюшке удалось получить его изображение и набросок группы: батюшка, отец Никон и отец Адриан, — и слепок с головы батюшки из воска. Все это я упросила сделать Нину Владимировну, художницу, без благословения батюшки, так как он сниматься не хотел, говоря: „Отцы святые нам этого не заповедовали“. Батюшка мне велел всё спрятать и никому не показывать, но разрешил увезти с собой. Я была очень рада, так как хотя нельзя было сказать, что уж очень хорошо нарисовано и слеплено, но все-таки батюшка был похож, а получить другое изображение батюшки надежды не было. Во все это наше пребывание у батюшки я по обыкновению переписывала: акафист Божией Матери Целительнице (который батюшка велел читать, когда отец Адриан заболевает), акафист перед принятием Святых Таин и всякие выдержки из различных книг. Отец Адриан же решал свои вопросы. Батюшка меня называл его секретарем и казначеем и вообще, как всегда, отпуская нас, говорил, что мы еще увидимся».

Из людей интеллигентных в сфере духовного влияния старца Нектария оказался писатель Георгий Иванович Чулков, поэт, писатель и литературовед. Его жена, Н. Г. Чулкова (составитель «Некрополя Оптиной пустыни»), вспоминала:

«В 1925 году Георгий Иванович послал письмо старцу с одной девушкой, ехавшей в Оптину пустынь. Письмо содержало полную откровенную исповедь. Он не просил ответа на письмо, а просил только помолиться за него. Не называл он себя и не давал своего адреса. Это было в конце зимы — в феврале или марте. Летом того же года я поехала в Оптину пустынь. В июне (28-го по старому стилю) я по приглашению моих друзей, супругов Л [ьва] и Н [ины Бруни], проводивших каждое лето в Оптиной пустыни и часто посещавших старца, поехала с ними к батюшке. Мои друзья взяли меня с собой, не спросив на это разрешения отца Нектария. Батюшка жил тогда уже не в Оптиной пустыни, а в деревне Холмищи.

Приехали мы в Холмищи уже к ночи. Ночевали в избе, прилегавшей к келлии батюшки. Кроме нас в избе находилось еще несколько человек, приехавших к батюшке издалека. Утром все пошли к нему на благословение. После благословения батюшка принимал некоторых на отдельную беседу с ним наедине. Мои спутники попросили батюшку принять и меня, но батюшка сказал: „Пусть она приедет ко мне с мужем на Преображение“. И прибавил: „Зачем она предпринимала такой далекий путь? В Москве столько старцев!“ Обратно я поехала одна: Л. и Н. остались у батюшки. Они просили принять и Таню Галицкую, у которой такое большое горе. Батюшка разрешил и велел ей приехать немедленно.