Эмилиан Вафидис - Трезвенная жизнь и аскетические правила: Толкование правил преподобных отцов Антония, Августина и Макария

Преподобный Макарий говорит, что братья должны упражняться в чтении, поскольку оно способствует молитве. Разумеется, со временем человек молится дольше, а читает меньше. Мы читаем столько, сколько необходимо, чтобы молиться как можно лучше и совершеннее. Но чтение важно еще по одной причине. Кто-то, например, скажет, что способен молиться всю ночь, поэтому чтение ему не нужно. Это неправильно, потому что он может замкнуться в своей молитве, внутренне ожесточиться, впасть в высокоумие и сойти со святоотеческого пути. Слово Божие, исходящее из уст пророков, апостолов, великих проповедников и святых отцов, должно непрестанно питать человека, иначе его молитва может оказаться бесплодной. Поэтому святой придает особое значение чтению.

Святой Макарий хочет, чтобы монах достиг совершенства, а не просто как-то молился. Если Дух Святой воспламенит и просветит тебя и ты взойдешь умом и сердцем в небесные сферы, узришь рай, пребывая еще в теле; получишь откровения, увидишь херувимов и серафимов, постигнешь, что такое Святая Троица, что такое ангелы и святые, — тогда оставь книги, просвещение от них тебе уже ни к чему. Войди тогда в какую-нибудь сырую пещеру, закрой глаза, пади ниц, созерцая откровение, которого ты удостоился, пролей обильные слезы, чтобы ты был уже готов воззвать: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко. Господи, забери меня из этой жизни, потому что она всего лишь тень и призрак в сравнении с тем величием, которое Ты открываешь мне. Господи, Ты сказал нам: Чего попросите, то дам вам, дай же мне по моему прошению». И если это полезно твоей душе, Бог даст тебе. Но если для назидания Церкви тебе нужно остаться пока в этом мире, то Он оставит тебя здесь. Духовная жизнь должна быть полной, зрелой, а не замкнутой в каком-то одном делании или добродетели.

Если во время чтения тебя попросят прерваться по какой-то важной причине, например ради участия в общих работах, на святогорском языке — ради панкиньи, то оставь чтение. В такой ситуации познается истинный монах. Монаха, который любит молитву и чтение и наслаждается ими, неожиданно могут позвать на панкинью или дать ему какую-нибудь другую работу. Если при этом он начнет возражать, или огорчаться, или пойдет неохотно, значит, молитва этого монаха эгоистична, а чтение бесплодно — сухая ветвь на древе жизни. Святой Макарий в своем уставе обращает внимание на все.

После второго часа каждый должен быть готов к своей работе до девятого часа; и то, что ему повелят, должен «исполнять без ропота», как учит святой апостол. (11)

В этом отношении наш режим также соответствует уставу святого Макария. Единственное отличие в том, что мы заканчиваем работать в восемь часов, чтобы подготовиться к вечерне. Смысл работы не в том, чтобы просто что-то делать или своими трудами приносить доход, но в том, чтобы исполнять все, что тебе скажут, не допуская ропота ни внутренне, ни внешне. Проливать пот, исполняя свою волю, — значит угождать себе, действовать по своему разумению. Такой труд нельзя назвать монашеским. Смысл работы заключается прежде всего в послушании, оставлении своего мудрования. Если же в работе я самовыражаюсь, тогда я не служу братству и Богу, но совершаю нечто сугубо человеческое.

У кого-то может возникнуть вопрос: «Если вы поручите мне сделать что-либо, а эпитроп или старший по послушанию скажет противоположное этому, то как я должен поступить?»

Если это дело не ведет к нарушению духовных принципов монастыря, то надо исполнить поручение эпитропа. Иными словами, главное — не менять общего духовного направления. Допустим, я скажу кому-нибудь пойти на послушание в семь часов, а эпитроп попросит его прийти в пять, потому что сегодня придет корабль. Тогда нужно пойти в пять. Такие случаи иногда бывают, и они не меняют нашего духа.

Если кто-либо будет роптать> или прекословить, или как-нибудь противиться приказанному, он должен быть наказан по рассуждению старшего и соответственно тяжести прегрешения. (12)

Во время работы всегда возникают трудности. Предположим, мне поручили какое-то дело. Я имею относительно этого дела свое мнение, а эпитроп и игумен смотрят на него иначе. Так что же, может быть, нам следует все обсудить друг с другом? Может быть, мне нужно убедить игумена, эпитропа или старшего по послушанию в своей правоте? Ни в коем случае. Если ты это сделаешь, говорит святой, то потерпишь поражение. Это все равно что сбросить рясу и жениться. Ведь и Господь говорит, что если кто-то возроптал хотя бы помыслом, то он уже совершил прелюбодеяние. Ропщущий «должен быть наказан по рассуждению старшего». Если его не наказать, то ропот войдет у него в привычку. Уступит ему игумен раз, два — и монах вступит на новую тропу, приобретет навык объясняться и все обсуждать, но это подход не монашеский, а мирской. К тому же он станет плохим примером для братства, и тогда всему братству грозит гибель.

Его должно отделить от братства на столько, сколько требует характер его согрешения, — до тех пор, пока он не смирится, покаявшись и исправившись. Брату, который будет наказан таким образом, запрещается куда-либо ходить.

Какое наказание самое действенное? Отлучение от жизни братства: ни совместной трапезы, ни совместной работы. Почему ропотник должен есть отдельно? Потому что ему необходимо понять, что в монастыре прекословия быть не может. Епитимия длится до тех пор, пока брат не раскается, пока не придет к игумену и не скажет: «Отче, я согрешил, я понял свою ошибку, прошу прощения у братии». Ведь если человек понадеялся на свой здравый смысл и исполнил свою волю, он согрешил против братства. Эту волю он вбил, как некий клин, между собою и братством. Поэтому ему запрещается общаться с братством, иначе, куда он ни придет, начнет жаловаться: «Игумен меня ни во что не ставит. Я пошел к нему рассказать о своих огорчениях, а он меня прогнал». Конечно, все это ложь. Просто этот монах захотел навязать монастырю свой авторитет, забыв при этом о Боге, о сущности работы, об авторитете братства, о достоинстве старца. В итоге он становится тяжелым человеком, теряет свое монашеское достоинство.

Если же его отделить об общения с братством раз, другой, третий, что ему останется делать? Или стать настоящим монахом, или, не выдержав, уйти. И если он остается нераскаянным, то лучше уж ему уйти, чтобы, познав горечь мирской жизни, прийти в чувство, чем оставаться в монастыре, ведя немонашескую жизнь, не преуспевая в послушании, бдении и молитве.

Наказание, которое предписывает это правило, продиктовано не жестокостью, но уважением к свободе личности. Например, я поручаю человеку какую-то работу, а он начинает возражать: «Этого я не могу, того не хочу, третье меня утомляет». Если я в этом случае уступлю, то впредь буду вынужден уступать ему всегда, потому что он привыкнет идти такой дорогой. Но, следуя по ней, он вступит на стезю скорбную, мрачную, ведущую к падениям. Душа и сердце такого монаха превратятся в развалины, он лишится свободы духа, радости на духовном пути. Чтобы предотвратить эту катастрофу и направить человека на путь спасения, мы ставим его в условия, при которых он либо исправляется и становится настоящим монахом, либо покидает монастырь. Если он уйдет, то поймет свою ошибку, почувствует, подобно Еве, горечь преслушания.