Монахиня Евфимия - Испытание чудом. Житейские истории о вере

– Скажи, дитя, кем тебе приходится некий сэр Томас?

У меня не было секретов от матери Элизабет. Поэтому я без утайки поведала ей о своих встречах с этим человеком.

– Он прислал тебе письмо, – сказала игуменья. – И хотя наш устав запрещает сестрам получать письма от мирян, я разрешаю тебе переписываться с ним. Ибо столь умилительные истории, как эти (тут она коснулась рукой бумаг на столе) можно сложить лишь от великой скорби. Не знаю, в чем его вина, но да примет милосердный Господь его покаяние. Я же стану молить Бога, чтобы Он даровал ему прощение грехов.

Первое письмо, которое я написала сама, было адресовано сэру Томасу. Не знаю, получил ли он его. Но несколько раз в год в монастырь на мое имя приходили письма от него. С новыми историями про короля Артура и его отважных рыцарей. Так продолжалось семь лет.

Я уже собиралась остаться в монастыре навсегда, приняв постриг, как вдруг однажды мать Элизабет объявила, что дядя требует моего возвращения к нему. Несколько дней прошло в хлопотах – мне шили светскую одежду, подобающую девице из знатного рода. Вдобавок мать Элизабет подарила мне золотые серьги искусной работы и несколько колец, так что привезенная в монастырь девчонка-замарашка возвращалась оттуда нарядной юной дамой.

Сразу по приезде дядя без обиняков объявил, что имеет на меня вполне определенные виды. И надеется, что, приняв во внимание его неустанные заботы обо мне, я не посмею отплатить ему за это черной неблагодарностью. Дело в том, что со дня на день в крепость должен был приехать новый комендант. Дядя же отныне должен был находиться у него в подчинении. Единственную возможность хоть как-нибудь сохранить прежние влияние и власть он видел в том, чтобы породниться со своим новым начальником. То есть выдать меня за него замуж. Дядя был уверен, что никаких препятствий к этому браку не окажется. Потому что, по его словам, мой будущий муж был уже весьма немолод и вдобавок не столь знатен, как я, так что он сочтет за счастье взять в жены столь родовитую девушку, даже если она бесприданница… Ну а когда нас, по обычаю, представят ко двору, я непременно замолвлю перед королем словечко за своего любящего, доброго дядюшку, который позаботился о моем счастье…

Все это дядя рассказывал, сидя за столом и то и дело прихлебывая из серебряной чарки. Между делом мне удалось узнать, что сэр Томас жив и находится все в той же камере, что и раньше. Правда, как добавил с усмешкой уже изрядно к тому времени захмелевший дядя, со времени моего отъезда в монастырь он отказывается выходить оттуда и все что-то пишет…

– Видно, умом повредился, – заключил дядя. – Он только просил, чтобы я посылал тебе его писанину. Что ж, я всегда готов проявить сострадание… Тем более что за все это время он почему-то ни разу не попытался бежать. А до этого, говорят, дважды убегал из других тюрем…

Пока он все более непослушным языком бормотал еще что-то о моем предстоящем замужестве, у меня родился план. Безумный план из тех, на какие решаются только отчаявшиеся люди. Скоро он уснет. Тогда я возьму у него ключи и освобожу сэра Томаса. Вряд ли человека, который по доброй воле безвыходно затворился в своей камере и уже много лет не пытается бежать, так уж бдительно охраняют. Да, похоже, всех, кто служит в крепости, сейчас заботит лишь то, каким окажется новый комендант… Итак, я открою дверь его камеры, а потом мы постараемся выбраться из крепости и окажемся на свободе. Дальнейшее было уже неважно.

Мои догадки оказались верными – возле камеры сэра Томаса охраны не было. Лишь откуда-то сверху доносилось нестройное пение – стража явно отмечала предстоящую смену власти… Я вложила ключ в замочную скважину и с замиранием сердца повернула его. Замок негромко скрипнул. Куда громче билось мое сердце.

Дальнейшее представлялось мне так, как я читала об этом в его сказках. Вот прекрасная златокудрая дева отворяет дверь темницы, в которой томится отважный рыцарь, и радостно восклицает:

– Сэр рыцарь, я пришла дать вам свободу!

И та дева – я.

Первые минуты мы не могли произнести ни слова. Лишь смотрели друг на друга. Как же изменился за эти годы сэр Томас! Теперь он больше походил не на знатного рыцаря – который, даже сидя в тюрьме, тщательно заботится о том, чтобы выглядеть соответственно своему былому званию и богатству, – а на седого изможденного монаха-отшельника в простой темной одежде. За его спиной, на стене, я увидела распятие. На столе, рядом с горящей свечой, лежали листы бумаги, испещренные вязью строк. Но та, кому они были адресованы, теперь стояла перед ним в освещенном дверном проеме.

Почему же он медлит? Позабыв о том, как должно себя вести знатной девице, я схватила его за руку и потянула к порогу. Очнитесь, сэр Томас, во имя Господа, очнитесь! Ведь нам дорога каждая минута! Иначе мне уже не спасти вас!

– Нет, милая Джиневра, – услышала я в ответ. – Не пристало рыцарю бежать украдкой, словно вору. Иначе бы я давно уже сделал это. Да и куда мне скрыться от себя самого? Прежде я думал, что свобода – это возможность делать все, что захочется. Убивать, отнимать добро у тех, кто слабее. На моей совести много зла, Джиневра, слишком много зла. И я наказан по заслугам. Я понял это, когда впервые увидел тебя, тогда, на башне. Нет, дитя, спасти и освободить меня – не в твоей власти. Это может сделать только Господь. Поэтому я останусь здесь. Прощай, милая Джиневра, и молись за мою душу.

Я вышла, заливаясь слезами, не зная, что вижу его в последний раз.

Дядины расчеты оказались верными. Я так понравилась новому коменданту крепости, что он сразу же предложил мне стать его женой. И я согласилась. Потому что помнила – перед свадьбой нас представят королю. Значит, я получу шанс попросить его о милости не только для дяди. Но прежде всего – для сэра Томаса. Между прочим, я взяла с собой и его рукопись. Мне было очень жаль расставаться с нею. Но я надеялась, что король соблаговолит принять и прочесть ее. После чего наградит ее автора самым лучшим и драгоценным даром – свободой.

Но, увы, дворец настолько ослепил меня своим великолепием, что я растерялась и, когда нас подвели к королю, не смогла произнести ни слова. Так что все мои надежды спасти сэра Томаса оказались напрасными. Причем по моей собственной вине. Мне оставалось лишь одно – оплакивать свою неудачу.

Сама не помню как, я зашла в какую-то залу, уставленную диковинными растениями в кадках. Между ними были расставлены скамьи и бил крохотный фонтанчик, где резвилось несколько пестрых рыбок. Они тут же всплыли на поверхность, уставившись на меня и широко разевая рты. Но что мне было до всех этих диковинок, если по моей вине сэр Томас никогда не увидит свободы! И, опустившись на одну из скамей у фонтанчика, я разрыдалась.