Станислав Сенькин - Покаяние Агасфера: афонские рассказы

Утешением в эти скорбные дни было знание того, что подобные благочестивые устремления проходят у отца Вениамина обычно через неделю, а то и раньше…

В ту ночь я только начал было читать охрипшим спросонья голосом кафизму: «Блаженны непорочные в путь, ходящие в законе Господни…», как вдруг старец вышел из алтаря:

— Тихо! Коля, тихо!

Глаза его горели, он был так возбуждён, что у меня, признаюсь, возникли сомнения в психическом здоровье моего старца.

— Прислушайся, Коля! Тсс! — Он поднес указательный палец к губам. — А? Каково тебе это?! Слышишь?

Я прислушался — лишь ветер и кваканье одинокой лягушки. Покачав головой, я осторожно заметил:

— Всё тихо, геронта.

— Что?! — Он покраснел от гнева, однако вопреки обыкновению, потока оскорблений не последовало. — Слушай лучше, глухая тетеря! Неужели ты её не слышишь? Затаи дыханье. Ох, давно я не слышал эти демонические камлания.

Я опять вслушался в ночную тишину, и тут до меня дошло — старец, видимо, имеет в виду лягушку! Я похолодел от страха. «Всё! — подумал я. — Завтра утром опять пойду по горе. Лучше уж бродяжничать, чем жить рядом с сумасшедшим».

Взяв себя в руки, я робко посмотрел на старца.

— Отец Вениамин, вы имеете в виду… лягушку?

— Что?! Ты сказал, лягушку?! — На мгновение мне показалось, что старец хочет меня ударить. — Никакая это не лягушка, понял? Это дьявол!

«Ничего себе, куда хватил!» — воскликнул я про себя, и мысль эта отобразилась на моём лице недоумённой гримасой. Всё больше пугаясь внезапного безумия старца, я захотел уйти немедленно, но никак не решался сдвинуться с места.

— Лягушка! — Старец неожиданно снизил градус своего гнева и разразился тирадой. — Это первый враг моей молитвы! Я уже пятнадцать лет в этой келье. И в ту первую ночь, когда я, ещё будучи один, начинал свой пустыннический труд, дьявол явился искушать меня в образе этой, как ты говоришь, лягушки. Только я сосредотачивался на словах псалмопевца, она начинала петь свои демонические гимны. О, если бы ты знал мою боль, дорогой мой послушник. Это настоящее исчадие ада, ребёнок сатаны, кошка антихриста, зелёная смерть, душитель молитвы, хитрая прыгающая бестия, страж развалин, проповедник беззаконий, служка воров, приятель ночных демонов, покровитель блудников, вместилище яда, воплотившееся уродство, наследник тьмы, мечущая икру пучеглазая квакающая тварь! Я могу хулить её целую ночь без остановки. Проклиная её, я не устаю, а только набираюсь сил. Значит, ты говоришь, что это просто лягушка? Нет, Коля, это не простое земноводное. Не тварь Божья. Это не гад, движущийся в водах, это сам змей, «егоже создал ругатися ему». Это ночной демон, который слеплен дьяволом специально для искушения монахов, чтобы сбивать их с пути молитвы! Лягушка!

Я молчал, не зная, что ответить, а старец тем временем снова начал распаляться.

— Ты хоть видел когда‑нибудь эту лягушку? Это же прообраз подлости и безобразия. Сам мерзкий, отвратительный вид её говорит о многом. Лягушка! Я тоже думал, что это безобидное и уродливое существо, из тех, что мы презираем и жалеем одновременно. Я тоже, Коля, отдал дань этому заблуждению. Но после долгих лет борьбы с этим, воистину, исчадием ада, его великим порождением и образом самой смерти, я знаю, с кем имею дело. Не смей больше называть этот сосуд мерзости лягушкой, понял?

С одной стороны, было неплохо, что гнев старца пал на бессловесную тварь, а не на меня, но с другой, — жить с человеком, который считает маленькое болотное существо монстром — всё‑таки страшновато.

— Понял, отец Вениамин! Но как мне тогда её называть?

— «Оно»! И никак иначе!

— Оно?

— Оно! Ужас пустынников, ядовитое дыхание лукавого, жесточайшее искушение, ржа молитвы, кошка антихриста. Ах, это я уже говорил… — Старец почесал седую бороду.

И тут я не выдержал:

— Да возможно ли такое?! — Вскричал я. — Это ведь ля… оно лишь зверь, жалкое бессмысленное земноводное! Разве можно питать к нему ненависть? Простите, геронта, можете меня выгнать — ваше право, но я скажу своё слово: так считать — просто богохульство!

— Богохульство? — Старец неожиданно улыбнулся. — Оно окрутило тебя, сын мой, как я могу тебя выгнать теперь, когда ты пленён тьмой? Оно ворует у меня молитву уже более пятнадцати лет, я уже не говорю о душевном мире и сосредоточении духа, псалмопении и безмолвии. Ты думаешь, почему я поменял безмолвие на «уроки смирения»?

— Неужели из‑за… него?

Отец Вениамин как‑то странно улыбнулся и крепко, обеими руками, взял меня за плечи.

— Бери фонарик и тяпку для прополки кабачков, храбрый воин Христов. Пора покончить с этим! Нанесем тьме удар!

— Удар?

— Да! Я много раз пытался разыскать это чудовище, но оно всегда ускользало от меня. Но теперь, чует моё болезнующее сердце, вместе с тобой, славный мой подвижник, мы разыщем и уничтожим вора,

расхищающего покой нашей кельи. Вперёд, Николай, раб Божий. И да поможет нам Бог!

Героический пафос последней тирады делал её невообразимо комичной, учитывая «опасность» нашего противника. Но вместе с тем, эта фраза содержала в себе столько лестных определений, касающихся меня, что я растаял, словно январский снег, который хоть изредка, но выпадает и в Греции. Я быстро разыскал фонарик и тяпку для уничтожения «первого врага молитвы» и вышел к старцу, который был собран и сосредоточен.

— Идём! Твори про себя Иисусову молитву, понял?

Я уверенно кивнул в знак согласия.

— Да, отче. Но, вот, не знаю, смогу ли я убить… это.

Отец Вениамин задумался.

— Будь это сосуд дьявольский или самостоятельная сила… животное, я всё равно уничтожу его!

— Да, но…

— Никаких но! Иди на дьявольское пение, но не упускай молитву, слышишь? Главное обнаружить его, а я уж сам позабочусь, чтобы оно замолчало на веки вечные.

включай, чтобы не спугнуть!

— Я понял, геронта.

Мы вышли из кельи и, крадучись, пошли на кваканье бедной лягушки. Я читал про себя молитву, моё сердце было переполнено жалости к старцу, воспылавшему такой ненавистью к какому‑то животному.

Однако ещё один вопрос занимал меня

— имеет ли в виду старец какое‑то конкретное существо или же лягушек как вид. Ведь если он думает, что дьявол лишает его молитвы посредством лягушачьего кваканья, то оставаться в этой келье больше не имело смысла — того и гляди, старец заставит избивать всех лягушек в округе, а местность близ кельи довольно сырая. Если же он разыскивает какое‑то мифическое существо, типа дракона, единорога, левиафана или василиска, — тогда другое дело: убив одну лягушку, он решит, что поразил самого дьявола и надолго успокоится.

Лягушка замолчала.

— Тсс! — произнес отец Вениамин едва слышно, остановившись у колючего кустарника. — Заходи слева, Коля, оно здесь, я слышу. Как только я включу фонарь,