Митрополит Антоний Сурожский - Человек перед Богом

Наконец, есть вещи, которые мы воспринимаем из опыта редких свидетелей, каких-то гениев, каких-то выдающихся людей, которым мы имеем право верить, потому что они добросовестны, потому что они достаточно для этого велики, потому что у нас есть какие-то данные им доверять. Этот опыт принадлежит им собственно, мы почти понаслышке им обладаем — но можем вырасти в этот опыт.

Таков опыт, например, великого художника, великого музыканта, выражающийся, в конечном счете, в произведении искусства, в музыке. Опыт, из которого он исходит, его восприятие — запределен для большинства из нас, но доходит до нас каким-то образом. На этом пункте я хочу остановиться в следующей беседе несколько подробнее и попробовать показать, каким образом первая встреча с верой может произойти через человека: или говорящего, встреченного мной, или написавшего слово свидетельства.

В прошлой беседе я говорил о том, что вера в Бога достигает до нас путем свидетельства; что всегда человек доводит до нашего сознания возможность того, что Бог существует, человек ставит перед нами этот вопрос. Мне хотелось теперь остановиться немножко на разных типах свидетельства.

Я говорил, что можно свидетельствовать о своем личном пережитом опыте; можно свидетельствовать об опыте, который принадлежит тому обществу, той общине, коллективу, к которому мы сами принадлежим: мы отчасти разделяем этот опыт, но не обладаем всем этим опытом. И, наконец, может до нас достигнуть свидетельство человека настолько выдающегося, что мы только краем сознания способны коснуться краешка его опыта.

И вот об этих вещах мне хотелось бы сейчас сказать. Где кончается опыт и начинается вера? Если говорить о том, что вера основана на опыте, то чем она от него отличается? Есть в творениях древнего отца Церкви, святого Макария Великого, который жил в Египетской пустыне в IV веке, замечательное место, где он старается именно обнаружить тот момент, когда опыт превращается в веру. Он говорит об очень глубоком, потрясающем опыте приближения Бога в молитве, который ему и другим подвижникам известен или ведом. Он говорит, что в момент углубленной молитвы человек отрывается от сознания всего земного, перестает даже осознавать себя, переживает только благоговейный ужас, любовь, поклонение, радость, торжество о встрече с Богом, Который как-то пронизывает все его сознание, все его переживания, все его тело, не оставляя никакой возможности заглядеться на себя или следить за тем, что с ним происходит. И пока такой глубочайший, потрясающий опыт происходит, конечно, человек не знает, что с ним происходит. Это, разумеется, относится не только к религиозному опыту; есть моменты в жизни, когда какой-нибудь опыт, переживание, событие нас так охватывает, так потрясает, что мы себя и вспомнить не можем, и оглядеться не можем. Так бывает в момент автомобильной катастрофы; так бывает в момент потрясающей нас до глубин радости или пронизывающих наше сердце горя и отчаяния.

Но возвращаясь к опыту святого Макария: он говорит, что человек, пока он в пределах этого опыта, ничего не может сознавать, кроме Бога. Но в какой-то момент Бог как бы от него удаляется; человек находится на положении (это очень красивый, как мне кажется, образ) маленького челна, лодочки, которую море, отходя от берегов, оставляет на песке. За несколько секунд до этого челн еще колебался на волнах; теперь он покоится на земле. Вот этот момент, когда человек уже не несом опытом, хотя опыт, переживание еще горит, еще трепещет; когда человек абсолютно еще уверен в реальности этого опыта и однако актуально, в данную минуту его не переживает, — этот момент и является той гранью, когда опыт превращается в веру, в уверенность. И человек может вполне справедливо продолжать жить и говорить: я это пережил, и я знаю, что это есть. Это может быть религиозный опыт, страх, радость, горе; они отзвучали, отошли, но уверенность в том, что они существуют, в человеке уже не поколеблется.

Вот где мы можем уловить переход из опыта в веру; и о такой вере человек может говорить с абсолютной, пламенной уверенностью, может говорить с убедительностью, потому что он говорит о том, что сам знает, чего он дознался до мозга костей, почти до разрыва сердечного.

Но мы принадлежим общине, человечеству, вокруг нас есть люди, мы не исчерпываем собой никакой человеческих опыт, включая и религиозный; у нас очень много общего с людьми, с которыми мы находимся, но этот опыт каждый человек пережил несколько иначе: у одних его больше, у других меньше; и потому что мы общаемся друг с другом, потому что мы составляем одно целое, опыт одних делается опытом других; так же как сознание красоты, правды делается достоянием всего человечества через одного человека, который сумел это пережить с предельной силой и выразить с предельной красотой и убедительностью.

Вот об этой второй области веры мы тоже можем говорить, но должны говорить с большой осторожностью, указывая, что здесь кончается мой личный опыт, а здесь я перерастаю свой личный опыт в соборности, в общении с той группой людей, к которой я принадлежу. Таков был опыт апостолов, который дошел до нас. Апостол Иоанн говорит: мы свидетельствуем о том, что наши глаза видели, что наши уши слышали, что мы осязали собственными руками (1 Ин. 1,1). Да, поскольку у нас есть частичный опыт, который сродни их опыту, мы можем поверить в их более точный, более широкий опыт.

И наконец, как я уже говорил, есть гении духа, гении ума, гении искусства, которые переживают и могут воплотить в музыку, в искусство, в научное прозрение то, чего обычный человек не может воплотить, но мы им верим, потому что ощущаем убедительность их слов, потому что эти слова доходят до нашей души, до нашего сознания как истина, как правда, потому что мы с ними уже общаемся в опыте, хотя их опыт превышает наш. Таковы, например, слова Христа. В Евангелии от Иоанна мы читаем, что Спаситель Христос говорит: Бога никто не видел, но Сын Божий, находящийся в недрах Отчих, Тот нам это открыл (Ин. 1,18). Мы принимаем Его свидетельство не потому, что Он говорит о чем-то, о чем мы не имеем никакого понятия, а потому что у нас есть другие основания верить Его слову; и мы принимаем это Его слово, для нас еще, может быть, непостижимое, потому что другое, Им сказанное, является в пределах нашего опыта правдой и истиной, и откровением.

Вот каким образом через человека до нас может дойти вера или, во всяком случае, может быть поставлен вопрос; мы не обязательно сразу поверим, но встретив этого человека и это свидетельство, — поскольку его свидетельство, вернее, свидетельство его личности убедительно, — мы можем либо принять его свидетельство и сказать себе: этот человек это действительно знает; я постараюсь дознаться до его опыта; либо, уже на основании предрассудка, предвзятых мыслей оттолкнуть человека, сбросить его со своего пути и сказать: то, что вне пределов моего опыта, — бред; этот человек сумасшедший, его надо отстранить. Так человек науки не поступает, так поступает только безумный.