Сергей Желудков - Литургические заметки

Кто это так хорошо переложил Знаменный распев в прокимнах перед Евангелием? Они звучат великолепно, это выдающийся пример, как можно, оказывается, передать древнюю мелодию современными средствами; и не только передать — кажется, что и еще более украсить... Эти прокимны — одно из самых значительных мест в русской всенощной. А когда большой способный хор поет их на одной ноте — это опять все та же церковная наша некультурность.

Воскресные евангельские чтения достаточно понятны, тут не нужно русского перевода, только немножко осторожно подправить церковно-славянский. За исключением Третьего и Шестого — воскресные евангельские чтения необыкновенно прекрасны; но их, как правило, недостаточно хорошо читают. Не в порядке регламентации, а в порядке рекомендации следовало бы положить их на ноты — помочь священнику выработать манеру самого простого и вместе с тем изысканно-хорошего чтения воскресных Евангелий. В частности, обозначить конец чтения отнюдь не печальным переходом в минор.

На подходе к Великому славословию — "Свят Господь, Бог наш". Покойный епископ Вениамин (Милов), сам большой мастер церковного пения, писал мне, что это очень хорошо получается в пении общенародном, когда исполняется в мелодии «Славно бо прославися». В упрощенном изложении, вероятно, это будет так: [...].

После Великого славословия хор без передышки поспешно меняет тон и поет тропарь. Вот где особенно явственно сказывается отсутствие второго хора. Но его может заменить алтарь. Я хорошо помню московскую практику, когда это во всех храмах пели в алтаре.

Возможно, это было отголоском очень древнего устава «песненной утрени», по которому и полагалось этот тропарь петь в алтаре. Теперь нет уже таких голосов и такого умения в алтаре — так можно командировать туда певцов из хора. Можно и в хоре спеть это на мужских голосах:

Совершенно простые слова — бесконечно великого значения. Оно слышится в древнем напеве. Этот тропарь заслуживает особенного, выделяющегося исполнения. Как бы хорошо прозвучал он из алтаря.

...Я не удержался, даю полезные советы. Кому? Сегодня они безнадежны; завтра могут кому-то и пригодиться.

Имена святых. Сначала диакон поминает их в молитве «Спаси, Боже» на праздничной литии. Затем священник снова повторяет те же имена в молитве «Владыко, Многомилостиве». Потом диакон в третий раз поминает те же имена в молитве «Спаси, Боже».

Хорошо вспомнить многих святых — наших молитвенников, нашу славу. Но зачем это троекратное повторение? А с недавнего времени диаконы стали молитву «Спаси, Боже» почему-то кричать, превратили ее, надо прямо сказать, в тягостное место Богослужения, в какое-то свое антислужение.

И на отпустах очень многие священники, вопреки Служебнику, вставляют десятки имен святых. То это святые всех приделов и мощей, находившихся в храме; то святые всего города; то святые всей области; то просто по личной симпатии священника к тем или иным святым или даже к тем или иным своим родственникам, носителям имен тех или иных святых... Архиереи должны были запретить такое новаторство; но они сами говорят такие отпусты.

Как и в Типиконе, у старообрядцев до сих пор нет так называемой «живой» проповеди; как и в Типиконе, вся проповедь у них в чтениях творений авторитетных учителей Церкви, например, святителя Иоанна Златоуста. Можно не соглашаться с тем, как они это делают (полупоют на церковно-славянском языке), но нельзя не признать, что в основе здесь — принципиально верное понимание великого значения церковной проповеди.

Я слышал, что в Греческой церкви не всякий священник может быть духовником: он должен иметь на это особую грамоту от своего епископа [«Покаяльные попы». В Требнике (Предисловие,... како подобает быти духовнику) читаем: «Аще кто без повелительный грамматы местнаго епископа дерзнет приимати (покаяние)... сицевый правильно казнь приемлет, яко преступник божественных правил».]. Совершенно так же далеко не всякому священнику можно доверить право вести церковную проповедь. Проповедь есть важнейшая часть церковного Богослужения — и она должна быть на качественном уровне остального Богослужения. Дать священнику право на проповедь — в сущности, это все равно, как если бы разрешить ему вводить в службу молитвы или стихиры собственного сочинения. Даже больше того: ибо стихиру могут еще не понять, а проповедь ведется на русском языке, это вполне открытое для всех современное литургическое творчество.

В нынешней Москве я знаю только двоих священников, которым можно было бы полностью доверить самостоятельную церковную проповедь; в Ленинграде — только одного... Возможно, впрочем, что есть и другие; но очень, очень немного. Себя я считаю принадлежащим ко второму разряду священников, которым проповеди удаются только иногда, и даже (как у меня) очень редко. Дело не в отсутствии дара слова (у некоторых, немногих, он есть) и не в недостатке образования (у некоторых, немногих, оно достаточно), а в общем «учительном» кризисе современного Христианства. В самом общем смысле можно сказать, что Христианство не нашло еще современного словесного своего выражения... Это тема не литургическая, об этом я писал в другой работе. И если бы даже не было этой главной общей причины — все равно: проповедовать «от себя» годами одним и тем же слушателям, — для добросовестного священника, не обладающего каким-то совершенно исключительным ораторским талантом, это просто невозможное дело, и он, бывает, с ужасом ожидает воскресного или праздничного Богослужения, когда ему нечего будет «сказать»... Если же он все-таки решится и выйдет у него неважно — испытывает мучительные сожаления. Вот таким добросовестным священникам я выдал бы разрешение говорить проповедь только при наличии сильного внутреннего побуждения.

Наконец, есть третий разряд священников, которым совсем противопоказана церковная проповедь, за которых, что называется, заранее можно уверенно поручиться, что ничего хорошего в своей проповеди они не произнесут. При нынешней необразованности и церковной некультурности священства плохая проповедь, проповедь с отрицательным знаком стала у нас явлением повсеместным, и она страшно вредит церковному Богослужению.

Что же делать? Ответ может быть только один: «вернуться к Типикону» — обратиться к учительным чтениям. Классический пример, когда чтение оказывается лучше всякой проповеди, — пасхальная ночь, когда читается слово огласителъное святителя Иоанна Златоуста. Конечно, надо читать его в хорошем русском изложении — и читать хорошо, очень хорошо, как можно лучше!.. Очень надо бы написать еще такие же краткие слова огласителъные в Великую Пятницу, в Великую Субботу, в великие праздники; но они еще не написаны. Очень нужно бы краткие слова огласителъные при таинствах Крещения, Общей Исповеди, Венчания, при Погребении; но они еще не написаны. В Требнике перед Венчанием сказано: «Посем глаголет иерей поучительное слово, сказуя им, что есть супружества тайна, и како в супружестве Богоугодно и честно жительствовати имут...» Разве можно доверить всякому это поучительное слово? Я никогда его не говорил; я хотел бы его читать, в этом была бы высшая авторитетность. Но оно еще не написано. Очень нужны бы также учительные чтения на тексты Евангелия и апостольских посланий, на темы литургические — в частности, на тексты всех главных церковных песнопений... Но ничего еще не написано. Нечего у нас почитать в церкви. Творения святых отцов, проповеди позднейших учителей — все это сегодня может быть только цитировано, все это должно быть творчески переработано и переосмыслено. Вот — самая первоочередная, самая насущная задача на сегодня и завтра. «Свято место пусто не будет». Это место у нас — взамен кафизмы на всенощной, сразу после Евангелия на литургии. Здесь должна звучать у нас церковная проповедь, — и это должно быть либо живое слово, либо хорошее учительное чтение. Мне представляется, что с составления таких чтений и должно бы начаться настоящее русское творчество в русском церковном Богослужении.