Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Но год шел за годом, и практика все сильнее подтверждала то, что теоретически указывалось и предсказывалось автором «Монархической государственности» и «Недостатков конституции 1906 года». Учреждения с каждым годом яснее показывали неудовлетворительность своей работы, их борьба между собой доходит до того, что уже были моменты, когда все они одновременно восставали друг против друга… И вот когда в этот момент я в сотый раз повторил то, что всячески доказывал раньше, мое слово показалось впервые страшным конституционалистам.

Почему же оно страшно? Не само по себе, а потому, что сами факты указали глубокие недостатки построений 1906 года, и эти построения сами себя привели в столь неустойчивое положение, что им стал опасен даже и самый малый толчок.

И вот пошел гвалт, столь, по-видимому, не соответствующий этой малой причине — письму П.А. Столыпину. Как будто я когда-нибудь говорил кому бы то ни было, своим и чужим, друзьям и врагам, людям власти и простому обывательству, и самому покойному П.А. Столыпину что-либо иное, как то, что выражено в «последнем письме»! Но хотя мои слова остались те же, да обстановка теперь совсем иная: прежде можно было не обращать внимания на «теории» новой Кассандры, теперь же на всю Россию кричит уже не «теория», а сами факты, которые всей стране обнаружили, насколько была предусмотрительна «теория».

Так кто же виноват? Над чем должно хлопотать порядочным гражданам? Ведь если бы даже их гвалт и мог заглушить мое слово, разве это прибавит хотя атом устойчивости учреждениям? Ведь они будут без Тихомирова разваливаться совершенно так же, как при нем, а потому партиям, думающим о благе государства, теперь подобает не позорить себя ложными доносами и не надрываться в криках против человека, виновного лишь в том, что его глаз видит дальше других, а нужно позаботиться об исправлении учреждений, пока они еще хоть шатаясь держатся, пока есть возможность исправлять их не в хаосе развала.

Я — монархист. Я достаточно изучал государственное право и, в частности, монархический принцип, чтобы иметь право считать монархию наивысшей государственной формой. Но сущность моей многолетней критики наших учреждений 1906 года состоит, главным образом, не в том, что они не монархичны, а в том, что они хаотичны, компромиссны, не имеют центра тяжести, полны противоречий, а посему не могут держаться. Как их исправлять — это вопрос, о котором можно спорить. Но простое затягивание времени ни к чему не приведет. Это следовало бы теперь уже понять, и вместо того, чтобы набрасываться на меня, повнимательнее изучить наблюдения и соображения, которые дали мне возможность за пять лет вперед видеть судьбу этих учреждений.

Все перипетии нашего кризиса возбуждают прежде всего мысль о пересмотре законоположений 1906 года. С первого момента своего появления созданные тогда учреждения возбуждали недоумения и критику и если кое-как действовали, то при непрерывном воздействии власти.

Думы двух созывов так бушевали, что трудно было даже говорить о существовании государственных учреждений. Из этого тупика нас вывели не учреждения 1906 года, а акт непосредственного действия Верховной власти — Манифест 3 июня. Наши парламентаристы и доселе признают его незаконным, однако только он дал возможность появления некоторого подобия стройных хоть на вид государственных учреждений.

Началась история третьей Думы. Кто был доволен ее работой? Для этого нужно было быть очень нетребовательным и сверх того не предвидеть, что даже и такой жизнедеятельности нельзя доверять… Она держалась чисто искусственно, постоянными напряженными стараниями правительства, и вот, наконец, в настоящее время мы услышали признание самого главы Кабинета в том, что работать стало совершенно невозможно.

«Припомните, господа, положение государственных дел до мартовских событий, — сказал председатель Совета Министров. — Всем известен, всем памятен установившийся, почти узаконенный наш законодательный обряд: внесение законопроектов в Думу, признание их здесь обыкновенно недостаточно радикальными, перелицовка их и перенесение в Совет. В Совете же — признание правительственных законопроектов обыкновенно слишком радикальными, отклонение их и провал закона. А в конце концов — царство так называемой вермишели и застой во всех принципиальных реформах Заметьте, господа, что я не ставлю вопроса на почву обвинения каких-либо политических партий в излишнем радикализме и излишней реакционности. Я рисую положение как оно есть» [133] Последняя публичная речь П. А. Столыпина, произнесенная 27 апреля 1911 года в ответ на запрос Государственной Думы. .

С этой компетентной характеристикой можно только безусловно согласиться.

Картина прискорбна тем более, что председатель Совета не обвиняет даже партий, которых борьба приводит государство к этому бесплодию. Быть может, он склонен обвинять отдельные личности. По крайней мере от присутствия двух из них он счел нужным освободить Государственный Совет. Но силен ли, благонадежен ли государственный строй, который приходит в невозможность работать, если явятся два-три человека, враждебные главе Кабинета?

Констатируя такое безотрадное положение, председатель Совета говорит: «Правительство должно было решить, достойно ли его — корректно и машинально продолжать вертеть правительственное колесо, изготовляя проекты, которые никогда не должны увидеть света, или же правительство, которое является выразителем и исполнителем предначертаний Верховной власти, имеет право и обязано вести определенную яркую политику?»

С нравственной стороны ответ на этот вопрос не подлежит спору. Понятно, что нельзя вечно толочь воду. Можно было уйти в отставку, можно было, пожалуй, попытаться собрать другие «палаты». Но уйти в отставку — это исход личный, а не государственный. Роспуск также едва ли бы мог дать что-либо лучшее. Весьма естественна мысль — добиться от учреждений крупной, необходимой для страны работы.

Председатель Совета Министров так и порешил. Но под влиянием своей веры в правильность основ новых учреждений он начал изыскивать способы оживотворить их путем разыскания живой силы в них самих и в результате пришел только к воскресению бюрократии.

Председателя Совета Министров обвиняют теперь и в произволе, и в неуважении к закону, и во многом прочем. Мы же думаем, что беда прежде всего в недостатках самих учреждений 1906 года. Все их построение таково, что не дает места действию именно живых сил государственности, то есть Верховной власти и народному представительству. Создание бюрократических сфер, эти учреждения, быть может, полубессознательно всюду заложили более всего семена бюрократического действия. И когда правительство решилось, наконец, покончить с периодом «вермишели», оно в этой «конституции» нашло в живом виде только силу бюрократии.