Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Замечу еще, что строки, замененные мной в опубликованном письме многоточием, приводятся г-ном А. Столыпиным также лишь в кратком изложении. В подлинном письме моя аргументация немного подробнее, но — то, что я мог писать в частном письме, не показалось мне удобным для публикации.

Что касается существа пометки покойного П.А. Столыпина, она показывает, что он до конца дней остался в том радикальном разногласии со мной, которое наполняло меня сожалениями все время знакомства с ним. Это, по моему мнению, очень печально, ибо как ни ценил я глазомер покойного П.А. Столыпина, но в этом пункте считал и считаю его глубоко ошибавшимся. Не умная и твердая реформа явно неудовлетворительных учреждений может сделаться «злостной провокацией и началом новой революции», а совершенно наоборот: упорная задержка безусловно необходимого изменения такой конституции, которая сама и неизбежно порождает борьбу за власть.

Но что станешь делать? Я был и остаюсь убежден в одном, он был и остался убежденным в другом. Только будущее — и, по моему мнению, на горе России — покажет, кто был прав.

Пятилетняя годовщина 17 октября 1905 года вызвала чрезвычайно разнородные оценки того, что было этим днем заложено в русскую жизнь и государственность. Но при этом ни «правые», ни «левые» не обнаруживают никакого довольства им. Довольны только октябристы, которые шумно праздновали 17 октября и в Москве, и в Петербурге. Однако и в их речах обнаруживается, что учреждения, ныне созданные, действуют неудовлетворительно и что, например, по мнению самих октябристов, Государственный Совет занят «не творчеством, а разрушением чужого творчества, то есть наших (октябристских) работ» (речь Н.П. Шубинского, Голос Москвы, № 240). Конечно, октябристы заявляют уверенность, что со временем все уладится. Но такую надежду, каждый на свой лад, имеют и другие. «Мы ни на минуту не сомневаемся, — говорят, например, Русские Ведомости (№ 239), — что провозглашенные в Манифесте начала рано или поздно одержат победу над противоборствующими течениями и воплотятся в соответственных определенных формах государственной организации». Но в ожидании будущего Русские Ведомости не могут «вычеркнуть из сознания пяти лет, которые потянулись вслед за ярким моментом всенародной (?) радости и которые привели нас к тому, что от этой краткой радости не сталось и следа». Только в будущем Русские Ведомости рассчитывают «вывести нас рано или поздно из современного тупика».

Правые органы по большей части промолчали самый день пятилетия 17 октября, в чем само по себе выражается их нерадостное отношение к нему. Но, например, Русское Знамя в день пятилетия Союза Русского Народа выражало такие же, как и Русские Ведомости , надежды на будущую победу, — только, конечно, не «кадетскую», а свою, — а в самый день 17 октября г-н Ярмонкин, жалуясь, подобно Русским Ведомостям, на настоящее, говорит (Русское Знамя, № 234): «Пора понять, что уже давно наступило время для монархистов, когда из пассивной роли стало необходимым перейти в роль активную».

Мы ограничиваемся этими немногими образчиками бесспорного и общеизвестного факта, что настоящим положением никто не доволен, и все одинаково надеются на его грядущую перемену, которую все же стараются подготовлять, каждый на свой лад, каждый в духе своих принципов. В этом отношении сами октябристы не составляют исключения, потому что они тоже ведут к перемене положения, но только осторожно, раз и навсегда взявши за правило оппортунистическое пользование обстоятельствами.

Но если, таким образом, никто не доволен существующим положением, и все с самыми противоположными целями готовятся к его изменению по мере сил и возможностей, то, конечно, не может подлежать сомнению, что это изменение непременно произойдет, а в ожидании какой-то перемены данный строй лишается поддержки всех политических сил, которые им не довольны и задача которых состоит не в том, чтобы ее поддерживать, а в том, чтобы его изменить. Это факт, в высшей степени чреватый последствиями.

Несомненно, с 17 октября у нас заложено такое положение вещей, которое по существу непрочно, противоречиво и составляет для страны какое-то политическое перемирие, дает России не окончательный политический строй, а временную отсрочку в созидании политического строя.

Но до каких же пор протянется эта отсрочка? До тех ли пор, пока «правые» подготовят силы к его изменению, или пока это сделают «левые»? Готовятся одинаково те и другие, имеют успехи, конечно, и те, и другие, так что попытка каждой из сторон будет встречена отпором противников. Все это рисует нам очень невеселое будущее, в котором должна повториться та же свалка, что была в 1905 году, с той разницей, что тогда революционные силы сделали свой набег внезапно, а теперь встретят противников уже несколько лучше подготовленными, да и сами революционеры были в 1905 году немногочисленны, а теперь, вероятно, заготовят больше сил, так что столкновение может оказаться сильнее, чем было в 1905 году.

Размышляя об этом, нельзя, однако, не спросить наиболее разумных и искренних людей обоих направлений: неужели же есть какой-нибудь смысл пассивно ожидать предстоящей потасовки, не пытаясь предупредить ее появление?

Если данным положением все недовольны, то не ясно ли, что оно требует изменения, реформы, которую лучше сделать раньше, чем дело дошло до прямой междоусобицы? В этом отношении октябристы, уверяющие, будто бы созданное ныне положение сносно и допускает возможность мирного развития, гораздо вреднее для страны, чем крайние партии. Своими ошибочными уверениями они лишь оттягивают реформу и дотянут страну, может быть, до того, что станет уже слишком поздно…

Нет, нам потребна именно безотлагательная реформа, такая реформа, которая дала бы нам строй несомненно прочный, завершенный, не возбуждающий сомнения в своей жизнеспособности. Но к этой совершенно необходимой цели крайние партии могут стремиться только путем переворотов, ибо они, при односторонности принципов, свойственной каждой партии, могут удовлетвориться лишь полным уничтожением противников. Противники же, естественно, будут защищаться на этом пути, то есть посредством борьбы партий, и прочный строй может быть создан только победой сильнейшего. Но в истории не скоро выясняется, кто сильнее. Эпохи революций способны затягиваться в смене «революций» и «реакций» на очень долгое время, истощая страну, парализуя ее творческую работу и развивая непримиримо враждебные силы, которые потом уже будут вести междоусобицу даже не из-за принципов, как сначала, а по традиции, по долгу знамени, по воспоминаниям погибших отцов и братьев, кровь которых с каждой стороны вопиет об отмщении.