Лев Тихомиров - Руководящие идеи русской жизни

Так-то были завершены события дня 17 октября 1905 года. Что из всего этого не могло получиться строя прочного, дееспособного, — это совершенно понятно. Мало того: он не был даже выведен из сферы дальнейшего влияния революционной идеи.

В совокупности всех обстоятельств и публичных объяснений получалось действительно такое толкование нового строя, что происшедшая перемена была произведена натиском смуты. Но допускать малейшую мысль такого рода в умы граждан значило с самого начала осуждать новый строй на совершенную непрочность. Тут уж дело касается не одной

Монархии, а какой бы то ни было конституции. Если допустить, что забастовки, бомбы, убийства получают значение законодательно воздействующих актов, то какое же государство, какой закон может быть в стране? Если бомбы, баррикады и забастовки могут диктовать стране законы, то о какой же конституции можно думать? Нужно редкое отсутствие политического образования и серьезной государственной мысли (чем, впрочем, граф Витте и прежде себя отмечал), чтобы строить конституцию, хотя бы и парламентарную, на такой почве.

Однако дело, заложенное 17 октября 1905 года и завершенное кодификацией 1906 года, было создано правительством именно так. Мудрено ли, что теперь, встречая пятилетие 17 октября, мы и до сих пор принуждены надеяться не на закон, не на строй государства, а только на искусство тех или иных правительственных лиц? У нас до реформы тенденциозно и с натяжками приписывали государству личный характер. Но тогда это обвинение можно было выставлять только с натяжками. А теперь, в результате наших революций и реформ, мы уже действительно пришли ко всецелой зависимости наших судеб от того, находится ли во власти такая или иная личность. Стоит перемениться личности, и никто не знает, что будет, ибо сами учреждения ничего не гарантируют.

Смутные и скорбные воспоминания будит день 17 октября и о том, что ему предшествовало, и о том, что из него сделали. Не веселее и будущее, представляющееся в полутьме его памяти… Напрасно говорили его поклонники, что мы по крайней мере получили «народное представительство». Представительство несравненно более обеспеченное, а потому способное к развитию, мы получили 6 августа, а 17 октября мы получили власть политиканства под флагом народного представительства, мы получили власть партий, и не народа, и, сверх того, это представительство партий поставили в состояние неизбежного конфликта с высшей государственной властью на почве борьбы за власть Верховную, никому не врученную с непререкаемой ясностью.

Не умиротворив прошлого, не устроив настоящего, день 17 октября не гарантирует нам и будущего, ибо здание государственного строя, с тех пор воздвигаемого, кроет в себе два противоположные начала — монархическое и парламентарное, и не может быть приведено к прочности иначе, как новой перестройкой. На этом пункте, кажется, согласны все партии, а потому все они и смотрят на настоящее время только как на переходный момент.

Вопрос будущего только в том, кто раньше выработает окончательный план и запасется силами для его осуществления.

Чрезвычайно своеобразное учреждение создалось у нас в виде Государственной Думы. Без сомнения, в ней множество лиц, чувствующих с большей, чем кто-либо горечью ее ненормальную политическую роль. Но как бы ни были почтенны заслуги и деятельность отдельных лиц и групп, в общей сложности деятельность Государственной Думы оказывается такой, что способствует не поддержанию общественной безопасности, а ее подрыву. В третьей Думе это постепенно стало сказываться почти в той же степени, как в первых двух. Что сказать о только что проведенном запросе министру юстиции? Что сказать о «запросе» по случаю убийства полковника Карпова [105] 17 декабря 1909 года начальник Петербургского охранного отделения полковник Карпов был убит бомбой, заложенной членом партии эсеров Александром Петровым (Воскресенским) на конспиративной квартире. ?

С точки зрения гражданина, думающего о благе страны, если бы даже этот гражданин был чистейшим конституционалистом, убийство начальника охраны и раскрывшиеся вокруг этого события обстоятельства способны возбудить тревогу собственно в отношении лишь одного: достаточно ли бдительно органы правительства смотрят за поднимающим голову терроризмом? Достаточно ли бдительно власть охраняет общественную безопасность против революции? Совсем не тем, однако, заинтересованы авторы думского запроса. Они поднимают толки о знаменитой «провокации». Действие такого запроса, как всякому понятно, может быть одно: общественное мнение с размышления о готовящихся революционных потрясениях будет увлечено в мысль о какой-то виновности правительства.

В результате неизбежно обессиление власти в борьбе с обнаружившейся опасностью. Вместо того, чтобы искать террористов и парализовать их замыслы, представители власти должны тратить время, внимание и энергию на объяснения и разную грызню в Думе. Газеты того же лагеря, как думское большинство, каждое слово оппозиции и каждое слово правительственных объяснений пустят в ход для агитирования умов. Шум разрастается, на скамью подсудимых усаживается правительство, и что ни шаг, то больше принуждено входить уже в самозащиту… А зачинщики убийств и революции получают все удобства — где нужно скрыться, где можно — усилить деятельность, тем более, что пособие со стороны общества всегда тем сильнее, чем сильнее возбуждены умы, чем больше подорвано доверие к власти.

Обстоятельства дела убийства полковника Карпова, с каждым днем более раскрывающиеся, и без того рисуют нам очень тревожную картину. Начальник охранного отделения, как гласят сведения, проникающие в газеты, убедился в существовании опасно обостренных подготовлений к революции. Он считал необходимым во что бы то ни стало раскрыть эти замыслы и уничтожить подготовленные и подготовляющиеся очаги преступлений. Он работал над этим до истощения сил, всем рисковал для этого и погиб жертвой заботы о спасении России от новых попыток революции.

Единственное, что могло бы в таких условиях озаботить Думу при вести о трагической гибели человека, представлявшего в данную минуту центр борьбы против замыслов террористов, — это вопросы: не погибли ли с ним какие-либо важные средства борьбы, не осталось ли правительство обезоруженным или ослабленным? Учреждение государственное, каковы бы ни были его специальные обязанности, естественно должно быть солидарным с государством, озабочено его существованием, интересами и безопасностью. Если государственное учреждение заинтересовывается почему-либо трагическим инцидентом полковника Карпова, то в данную минуту может спросить правительство прежде всего об одном: крепко ли мы стоим на позициях? Не сорвала ли нас с них бомба или «адская машина», скосившая полковника Карпова? Но, как видим, в Государственной Думе возникает совсем иная забота, и мы вполне понимаем негодование члена Думы графа Вл. Бобринского, дошедшего до самых резких выражений по адресу тех своих коллег, которые позволили себе этот поход против правительства в минуту штурма революции против него.