Станислав Сенькин - Совершенный монастырь. Афонские рассказы

Обращение не перечеркнуло его опыт подвижничества в доминиканском монастыре, напротив, дало ключ к пониманию многих событий, что происходили с ним в прошлом. Он был достаточно мудр и не пытался обратить своих католических братьев, понимая, что случай его обращения уникален. В тиши своей кельи отец Ансельм благодарил Господа за то, что Он помог ему возненавидеть благой ненавистью свою земную родину ради приобретения родины небесной.

Тогда, после фактической победы на диспуте, когда отец Ансельм на голову превзошел противника и благонравием, и знаниями, и риторикой, он пошел в свою келейку утешенный. В тот момент он никогда не подумал бы, что всего через месяц он покинет миссию и навсегда уедет на Афон.

Когда у него спрашивали о причине перехода на старости лет в православие, отец Ансельм обычно отмалчивался или говорил общие слова, что Бог его просветил. Он не любил говорить об этом, потому что это было сокровенным. Хотя многие считали, что он не имеет права скрывать причину своего обращения, так как должен прославлять Бога через чудные дела Его.

Что могло убежденного доминиканского монаха, состарившегося в монастыре, заставить изменить не только обету послушания, но и собственной вере? Наверняка, какое-то чудо, или откровение. Иначе и быть не могло. Но он ни о чем подобном не говорил, поэтому и не вызывал достаточного доверия среди афонитов. Только сиромахи-румыны любили старого монаха и часто навещали его. Он делился с ними чем мог и предоставлял ночлег. Немногословный и добрый старый монах со странным для Афона именем Ансельм.

Монах закончил вечерню, затушил лампадки, но еще долго не уходил из храма, с любовью взирая на старые иконы.

Чудо ли привело его на Афон? Наверное, все-таки, да — чудо. В первую неделю после судьбоносного диспута монах пребывал в хорошем расположение духа — все хвалили его за то, как он справился с хитрым греком. Постепенно эта радость прошла, но на ее место не пришел покой. Дух его с новой силой начал смущаться. И днем и ночью монах спрашивал себя: «Какую жертву могу принести я своему Богу — любящему нас Христу?» Но чему он может научить этих чернокожих? Какие доводы можно привести им и, прежде всего, самому себе, объясняя богоотступничество Европы? И нужно ли греку что-нибудь объяснять, когда древний патриархальный Афон бросал вызов всем современным европейским ценностям, а его монахи готовы были умереть, но отстоять то, во что верили на протяжении тысячи лет — православие.

И вот однажды монах внимательно читал Евангелие, как он всегда делал по вечерам, и натолкнулся на такие слова Господа: «И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную. Многие же будут первые последними, и последние первыми» (Мф. 19.29–30).

Отец Ансельм задумался. Он оставил своих родителей и друзей ради жизни в монастыре и сделал это с радостью. Он оставил свое монашеское братство ради крещения дикарей. Хоть и грустно ему было покидать свое уединение, но радость от того, что он хоть чем-то сможет уподобиться Христу, победила естественную земную скорбь.

Казалось, ему стоило бы успокоиться на этом и не искать большего. Но в голове отца Ансельма стала крутиться странная мысль: а может ли он оставить самого Папу ради Христа? Сначала он думал, что эту мысль внушает ему сатана, стремящийся оторвать доминиканца от истинной католической веры. Разве можно противопоставлять Христа и Папу Римского — наместника престола апостола Петра? Разве можно предать свою веру, в которой был воспитан, в которой жил многие годы?

И тут как тихое дуновение Ансельм услышал женский голос:

— Можно оставить и Папу Римского и веру отцов, но только ради истины, ради Христа.

Монах вздрогнул от неожиданности, обернулся и увидел на подоконнике небольшую греческую иконку Матери Божией с Младенцем. Иконка лежала в пыли, за окном виднелась красноватая саванна и заходящее солнце. Монах не мог понять, откуда появилась здесь эта иконка, ведь он всегда содержал свою келью в простоте и чистоте, не допуская появления никаких посторонних предметов. Он осторожно поднял ее, очистил от пыли и положил в карман. И тут глаза его увлажнились слезами: перед внутренним его взором пронеслись войны и другие человеческие страдания. Люди терзали друг друга, люди ненавидели друг друга, люди боялись друг друга; но вместе с тем, люди не переставали любить. Отец Ансельм беззвучно плакал, ему хотелось, чтобы все эти люди были счастливы и любили Бога. Чтобы зло отступило в небытие, где ему самое место.

Через месяц он уговорил местного епископа отпустить его на Афон с ознакомительным визитом. Впервые за долгие годы отцу Ансельму пришлось снять монашеское одеяние и одеть мирское для того, чтобы без препятствий пройти на Гору. Он снял с себя доминиканскую рясу и положил ее в сумку.

Афон принял отца Ансельма приветливо: на море в ту пору был штиль, ясное солнце светило, освещая полуостров, который с незапамятных времен заселили православные монахи.

Отец Ансельм должен был обойти все святогорские монастыри за две недели, а потом вернуться назад. Когда он дошел до Иверского монастыря, то увидел в часовне ту же икону, репродукцию которой нашел месяцем раньше. Эта икона называлась Вратарницей Афона, или Иверской иконой Божьей Матери.

Паломники один за другим подходили прикладываться к иконе. За ними пристроился и отец Ансельм. Он решил попросить у Божьей Матери вразумления, как ему стоит поступить. Сердце говорило ему, что Афон — его настоящая духовная родина. Но как мог он бросить свое братство, народ и земную родину, основываясь лишь на внутреннем голосе и невнятных ощущениях?

Но, разрушая сомнения, в его сердце росло желание чуда, возрастала жажда внутреннего перерождения и обновления.

Через две недели отец Ансельм принял православную веру через миропомазание. Постриг сохранился за ним. Старцы Великой лавры приняли во внимание столь мужественный поступок доминиканца и сразу же дали ему омологий [9] Официальный документ (соглашение, распоряжение и т. п.). на одну келью, где отец Ансельм и поселился.

Вот и закончился еще один день жизни Афона. Отец Ансельм поблагодарил Бога и лег отдыхать. Воспоминания, которые наводнили его душу сегодня, были частью его прошлого, за которое ему не было стыдно. Не стыдился монах и настоящего, потому что взгляд его был устремлен только в будущее — туда, «где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3.11).

Мы шли с отцом Анфимом по тропинке, которая пролегала недалеко от скита святой Анны. Октябрьский воздух освежал, небо было чистым, солнце уже клонилось к западу. Отец Анфим был сегодня задумчив и немногословен. Мы собирались к вечеру добраться до Панагии, переночевать там и с утра двинуться на вершину Афона.