Гейдар Джемаль - Фузеи и Карамультуки

Это тоже специфика русского мышления, русской литературы, и если сравнить катастрофический подход русской литературы к судорогам истории с романом-катастрофой американского или даже более серьезного английского образца, мы увидим, что с одной стороны идет речь о тяжеловесе с громадными кулаками, а с другой стороны – вес пера. Англоязычные романы-катастрофы, которые мне довелось брать в руки, – это всегда конкретная сосредоточенность на локализованной медийными средствами проблеме: например, терроризм, или медицина, которая выпустила какую-нибудь бактерию, угрожающую жизни человечества. Крупнейший из американских, да и вообще западных, писателей, до сих пор не оцененный, Стивен Кинг, – он тоже локален, он тоже по-голливудски скандален, и в его позднем романе «Мобильник», и в «Противостоянии», – всегда есть некая конкретная система, в рамках которой осуществляется катастрофа.

Совсем не то в русской литературе. Когда русская литература начинает писать о катастрофе – это глобальная вибрация. Катастрофа начинается с души, катастрофа начинается с сознания, не с какого-то проклятого мобильника, по которому прошел сигнал – и все спятили, а в сердце человеческом начинается катастрофа; то ли воля к катастрофе, то ли переживание этой катастрофы, уже нездешней, но через посредство сердца приходящей в наше пространство. Потому что русская литература продолжает оставаться чувствилищем истории и совестью – совестью времени, совестью человечества. Это, возможно, единственная и последняя цитадель духа, из которой мы здесь, в России, еще продолжаем бросать вызов, отдав все остальное.

«РУССКИЙ ЖУРНАЛ: Штаты—2008». 27.12.2008

Великий ученик Фрейда Карл Густав Юнг создал в противовес своему учителю теорию коллективного бессознательного, которое является скрытой душой народов. Согласно Юнгу, это бессознательное возникает на основе исторических травм, переживаемых общностью, которые затем так или иначе формируют «психическое подполье» нации.

Американцы как народ существуют достаточно долго, чтобы выработать свое собственное коллективное бессознательное – свыше 230 лет! Не Китай, конечно, но уже достаточно… Вопрос в другом: на базе чего формировалась эта «тайная психея» этноса, который некоторые исследователи (Лев Гумилев среди прочих) считают «химерическим», т. е. несостоявшимся как органическое целое?

Что касается «травм», то их в этой двухсотлетней с гаком истории было достаточно. Война за независимость в конце XVIII века, гражданская война и отмена рабства в 1861–1865 гг., война с Мексикой и захват Техаса, геноцид индейского населения континента и эпопея «Дикого Запада»… Официальная историография добавляет к этому, конечно, еще две Мировых войны, в которых на чужой земле приняли участие экспедиционные силы США. Повсюду в Америке рядом с памятниками героям гражданской войны (кстати, с обеих сторон) стоят монументы участникам заокеанских кампаний. Добавим и мы к этому списку Корею и Вьетнам – не столь славные и гламурные вылазки американского воинства, которые, тем не менее, оставили серьезные зарубки в народной душе.

В вопросе о том, что тайно и бессловесно переживает эта самая душа, может неплохо помочь официоз: власть декларирует некие лозунги, в которых пытается отчеканить национальный миф, при этом так или иначе реагируя на реальное «я» нации. Иными словами, официальный миф призван нейтрализовать коллективное бессознательное, которое по Юнгу травматично, а, стало быть, в конечном счете, деструктивно.

За лозунгами далеко ходить не надо: чуть ли ни каждый президент формулирует один и тот же концепт практически в одном и том же образе. У Рейгана и Буша-младшего это «сияющий город на холме», новая Атлантида, всплывшая, очистившись от скверны, из океанских глубин, чтобы все «труждающиеся и угнетенные» собрались на ее просторах и обрели… американскую мечту – домик, жену-Барби, надежный достаток, зарабатываемый в поте лица! А все, что находит ся за пределами этого ярко освещенного круга – ночь, полная злых шепотов, неведомых опасностей, знать о которых не стоит, но уничтожать которые надо…

Из этого президентского мифа, который элитная Америка пытается продать своему населению и остальному миру, легко сделать экстраполяцию к тому состоянию души, которое этот миф призван нейтрализовать. Это очевидно комплекс вины и страх перед неведомым, который осознается одновременно как угрожающий вызов своей безопасности и как жертва собственного преступления.

Великая литература Америки именно об этом. О шепоте в ночи, о ночных голосах в собственном мозгу, о скелетах, замурованных в погребе… Короче, о своей «темной половине»!

Этот комплекс вины развивался достаточно долго. В XIX веке его наиболее ярким выразителем стал Эдгар По. Большая часть написанных им шедевров психологического ужаса строится вокруг синдрома преступной души, которая пытается забыть о своем злодеянии, но при этом, разлагаемая силами Ада, постепенно сходит с ума, и, в конечном счете, тайное становится явным. Этот синдром можно обозначить по названию одного из рассказов По «Сердце-обличитель» (интересно, что разработанный По анамнез больной души, заглушающей голос совести через беспамятство, практически полностью воспроизвел основоположник сайентологии Хаббард в замечательном психологическом триллере «Страх»). Эдгар По как элитный писатель, чуждый еще технологиям массовой культуры, занимается индивидуальным преступлением. Мало кто обратил внимание, что открытая им проблематика в сжатой форме предшествует развернутой трактовке темы, которую дал Достоевский в «Преступлении и наказании» – конечно, на совершенно русский лад. Но тем не менее, своя «достоевщинка» есть и в американской психике…

У писателей XX века вина предсказуемо становится коллективной. Избранной темой Стивена Кинга оказывается символический городок в Новой Англии, все население которого вовлечено в заговор молчания по поводу страшных событий, которые творились в прошлом этого городка. Это либо серия расправ над случайными, пришлыми или прохожими людьми, как в романе «Оно», либо зверское убийство чернокожей женщины вместе с ее детьми, как в «Мешке с костями». И в том и в другом случае сокрытые следы злодеяния – вокруг которого образуется замкнутая община, погруженная в коллективный психоз и не допускающая чужаков к своему прошлому – порождают некое отчужденное зло, действующее в городке, как самостоятельная сила, продолжая убивать и отравлять новые поколения. Нетрудно увидеть в этом развитие темы «Сердца-обличителя» и «Черного кота» По, в ходе которого несколько мистифицированная судьба таких городков превращается в парафраз всей американской истории. Еще более конкретно символизм криминальной сущности коллективного бессознательного проявлен в кинговском «Кладбище домашних животных». Герои романа – семейство Луиса Крида – обретают «американскую мечту»: домик, расположение которого соответствует «всем астрологическим знакам». Все в нем замечательно, но есть одна деталь – дом стоит у автомобильной трассы, по которой день и ночь несутся дальнобойные трейлеры. Дорога – еще один американский миф, принципиально альтернативный мифу Дома, он связан с эпопеей великого путешествия на Запад. Две этих мечты – Дом и Дорога – приходят в непримиримый конфликт. Дорога неумолимо разрушает замкнутый комфортный мирок Луиса Крида: она убивает. Под колесами трейлеров сначала гибнет кот, любимец семейства, а через некоторое время и маленький сын Луиса – Гейдж. (Кстати, символизм сюжета усугубляется «говорящими именами», фамилия семейства в переводе означает «вера, убежденность», а имя единственного ребенка мужского пола переводится как «залог»).