Гейдар Джемаль - Фузеи и Карамультуки

Тем временем, на экране шустро идет параллельная любовная линия. Еще до молнии, в самые молодые годы первой жизни у нашего Доминика была Лаура. (Впоследствии ее присутствие будет проходить через весь фильм в виде старинных карманных часов с крышечкой, на которой написано по латыни: «С любовью навеки. Лаура». Это главный объект фильма, выступающий от имени Времени.) В какой-то момент она поняла, что филология несовместима с семейной жизнью, и предложила расстаться…

Выздоравливая от последствий молнии, помолодевший профессор обнаруживает в соседней палате лечебного учреждения элегантную даму, которая оказывается совершенно эмансипированной и без лишних слов (буквально) принимает его ухаживания. Дама оказывается эсэсовкой, у которой на черных резинках чулок – белые свастики! (Вспоминается тридцатилетней давности фильм «Переход», где у эсэсовского маньяка черная свастика была на белых трусах в самом интересном месте. Постмодернистская цитатность поражает даже великих.) В общем, чувственная агентесса появляется и в Швейцарии и, внезапно поменяв убеждения, ценой своей жизни спасает Доминика от нацистских приставаний. А тут и войне конец…

В послевоенной Швейцарии начинается наиболее трагическая часть любовной истории Доминика. На горной прогулке он встречается с двумя дамами, разъезжающими в старом добром «жуке» (Фольксвагене). Одна из них среднего возраста, а другая – свежая и юная. «Вероника», – представляется она, но двойник подсказывает профессору, что это не ее настоящее имя.

Что-то не дает профессору идти своей дорогой – в горах-то тревожно, много электричества, дождик некстати – и он, взяв такси, пускается по следу дам. Так и есть: «жук» сполз с дороги на обочину, дама средних лет мертва-мертвёшенька, а красотка сидит в какой-то яме, причитая на непонятном языке, который оказывается санскритом. Разряд молнии не пощадил и ее: она стала на минуточку Рупини, девушкой-философом, медитировавшей XIV веков назад в индийской пещере над буддийскими сутрами. Рупини медитировала, пока там, в ее хронотопе, с ней не случилась та же молния. Тут Рупини и Веронику замкнуло друг на друга.

Профессор, видимо, нахватавшийся от нацистов бессердечного прагматизма, начинает вовсю с Рупини-Вероникой спать и одновременно использовать ее как инструмент проникновения в тайны языка и культуры. Вот уже она говорит что-то по-шумерски, а то вскакивает среди ночи после полноценного секса и начинает по-вавилонски молиться… Все дальше и дальше во тьму времен. Через некоторое время профессор обнаруживает, что его мультифункциональная партнерша выглядит лет этак на пятьдесят, и прячет от нее зеркала. А когда правда выходит наружу, просит прощения, объясняя, что получилась ужасная ошибка, и что им лучше расстаться (намекая, в качестве бонуса, что, может, без него она помолодеет).

Доминик возвращается в Румынию Чаушеску, где тут же идет в кафе своей юности и мгновенно оказывается в одном из дней 1928 года, когда все началось. Вокруг него его старые друзья-профессора. Петля времени замкнулась в ленту Мебиуса.

Да вот беда! Уходя из гостиницы, Доминик разбил зеркало со своим двойником. В результате, пока он говорил с коллегами из прежней жизни, к нему вернулся облик семидесятилетнего старика. Шаркающей походкой, полысевший и поседевший, наш бедолага выбегает в снежную бухарестскую ночь, чтобы навеки уснуть в ближайшем сугробе…

Роза, появляющаяся в его руке, – коллективный дар от всех женщин, которых он знал и с которыми так плохо обошелся в течение своих двух жизней.

Если бы не надпись в завершающих титрах, ни за что бы не поверил, что это история по Мирча Элиаде. Этот выдающийся исследователь религий и архаических культов (1907–1986) писал и фундаментальные исследования по метафизике, и романы, причем, академические исследования на французском, а позднее – английском языках, а художественные произведения – на своем родном румынском. Вряд ли он стал бы бегать от нацистов по примеру политкорректного профессора Доминика: Мирча Элиаде в молодые годы был членом «Железной гвардии», одной из наиболее экстремистских фашистских организаций довоенной Европы. Известна его дружба с «фюрером» этой организации Кодряну, расстрелянным в годы войны диктатором Румынии Антонеску. После войны, как и многие элитные сторонники европейского правого экстремизма, Мирча Элиаде перебирается в Штаты и занимает выдающееся место в заокеанском академическом пространстве, являясь безусловным мэтром во всем, что касается метафизики «Великого существа». При этом ему пришлось лишь слегка отмежеваться от «издержек пассионарной юности». В 60-ые годы какие-то околоакадемические правдоискатели попытались было «наехать» на мэтра, припомнив ему его героические довоенные портреты в римской тоге – ритуальном облачении железногвардейцев… Чья-то невидимая рука из-за кулис прошлась по зубам правдоискателей и «облаивание слона» в целом прекратилось.

В Европе и современной России знакомство с творчеством Мирчи Элиаде входит в джентельменский набор интеллектуала. Его авторитет безмерно превышает статус старых классических религиоведов, вроде Фрэзера или Александры Девид-Нил. Ближе всего к теме фильма может быть, наверное, фундаментальная работа Мирчи Элиаде, написанная в 30-ые годы после довольно долгого пребывания в гималайских монастырях: «Патанджали и йога»…

Увы. Очевидно, сумбурное знакомство с масштабным наследием великого румына было недостаточным для преодоления специфически американского «невъезжания в настоящее». Не помогло и буквальное прочтение одноименной с фильмом повести Элиаде. Итогом крайне эстетски снятого, но совершенно невразумительного китча, стал ужасный вывод: Фрэнсис Форд Коппола великолепен как режиссер, необычайно изыскан в своей визуализации картинки, но совершенно несостоятелен в роли интеллектуала. Все его знаменитые удачи реализовались на основе сценариев, написанных профессионалами своего дела. Увы, сценарий по Элиаде писал он сам.

«КОНТРУДАР». 30.01.2006

Знаменательным явлением в мире кино стал выход «Истории насилия» Дэвида Кроненберга, появившийся после сравнительно долгого молчания этого режиссера. В российском нелицензированном DVD издании фильм переименован в «Оправданную жестокость». Скорее всего, бессознательным образом российская версия интерпретировала в этом названии фильм более глубоко и симптоматично, чем это делает название оригинала.

Дэвид Кроненберг до сих пор славился как мастер экстравагантного жесткого кино с глубокими заходами в психоделику. Российскому видеозрителю хорошо известны его «Автокатастрофа», ««Голый завтрак», «Экзистенция» и последний из до сих пор выпущенных – «Паук». «История насилия» резко отличается от названных образцов кроненберговского творчества удивительной для этого режиссера стереотипностью, если не сказать банальностью сюжета. К довольному жизнью и своим семейством хозяину кафе приходят бандиты, сходу демонстрирующие готовность к вооруженному насилию и предельной жестокости. Неожиданно как для бандитов, так и для посетителей, добродушный обыватель-трактирщик, озабоченный до сих пор только качеством кофе и выпечки, перескакивает через стойку и убивает обоих гангстеров – людей с немалым криминальным «послужным списком» их же оружием в считанные секунды. Все в шоке и восхищении. Том Стол становится национальным героем. Но не так все просто. В фарватере репортеров прибывают серьезнейшие гангстеры-тяжеловесы – один из них одноглазый в темных очках – и настаивают, что Том Стол на самом деле Джоуи Кьюсак – известный убийца мафии, перемочивший во время оно бог знает сколько народу, а затем исчезнувший. Одноглазый даже жалуется, что Джоуи, перед тем как исчезнуть, выцарапал у него глаз с нечеловеческой жестокостью.