Гейдар Джемаль - Фузеи и Карамультуки

Советский режим рассыпался не оттого, что созданные им горы оружия были невысокие. Никто тогда не успел потопить и «Адмирала Кузнецова» с «Адмиралом Горшковым», до самого конца советской власти они продолжали «грозно бороздить». Советский режим пал оттого, что прогнил.

Душу мучает такой вот абстрактный вопрос: гнилее ли нынешний режим того, что был при Михаиле Сергеевиче Горбачеве? Ответить на это окончательно можно, только пригласив специалистов-паталогоанатомов, без них мы можем только нащупать общий подход.

Ведь что такое политическая гнилость режима, та самая, про которую, заливисто смеясь, молодой Ленин говорил пришедшему его арестовывать приставу: «Стена-то гнилая. Ткни – и развалится»?

Гнилость данного рода определяется несоответствием того, что чиновники говорят, тому, что делают. Например, говорят «Мы всем даем», а сами хапают – это точно режим гнилой!

А когда говорят «Всем – шиш» и при этом хапают, то тут как бы соответствие, так что, может быть, нынешний режим против бывшего выходит даже и честнее, в разбойном, конечно, смысле.

Но вот то, что нынешний режим инфантильнее предыдущего (являясь в кадровом аспекте его прямым наследником и продолжателем) – тут и к бабке не ходи!

Есть такая детская игра, когда детишки меняются ролями: «Сейчас ты разбойник, а я милиционер, а потом будем наоборот! Хорошо?» Конечно, хорошо! А еще лучше: «Сейчас ты будешь главный, а потом я. А потом опять ты…»

И носятся дети с визгом и хохотом по огромному примолкшему дому, в котором куда-то подевались взрослые (то ли на работу ушли, то ли уж все прямо на фронт). Да и дети ли носятся? С одной стороны посмотришь – как будто дети. А вот с другой приглядишься – как будто карлики маленькими детьми притворяются, кувыркаются… Жуть берет! Да и игры эти становятся все более разнузданными: «Сперва я к тебе залезу в штанишки, а потом ты ко мне». А затем уж и вовсе: «Сначала ты снимешь штаны, а потом и я сниму».

Бесполезно плещутся в стылых портах «Осляби» и «Пересветы», выкресты из бывших «Кузнецовых». Да хоть бы посшибались они все бронированными скулами и так в обнимку торжественно ушли бы под свинцовые воды северных морей (ракеты-то все равно ни фига не взлетают).

«Лодки утонули», – остановившись на миг, выдохнут разом карлики. И ну дальше вверх-вниз по лестницам взапуски: «Сегодня играем, что ты большой, а завтра – что опять я!» Стонет ветхий домище всеми своими деревянными конструкциями (когда-то слаженными без единого гвоздика, отчего им теперь не легче), мечтает, чтоб пришли с фронта взрослые… Надавали бы подзатыльников не в меру расшалившимся деткам (пинков под зад чертовым карлам?) и прекратили бы шумное безобразие. Вздохнет тогда полной грудью заслуженное строение, и во всех его покоях воцарится шекспировское «молчание».

«КОМПАНИЯ». № 484. 25.10.2007

Давно уже общим местом стали жалобы обывателей на то, что им показывают по телевизору и в общественно-политических изданиях в качестве репрезентативных физиономий эпохи. И правда, обывателя можно понять: с экранов и фотографий в серьезных изданиях на нас смотрят «хабитусы», прямо сказать, не очень…

Попросту говоря, те, кого предъявляют народу в качестве выразителей (поскольку «народ» – молчаливое большинство!) его бессловесных нужд и чаяний, заставляют сердце случайного прохожего кровью обливаться от тоски за человечество. Понятно, что выдвижение массы подобных существ в репрезентативную элиту свидетельствует о крахе человечества как проекта. Или если уж не всего человечества, то, по крайней мере, той его части, которая допустила у себя подобное безобразие.

Кто же они, эти персонажи, угнетающие аудиторию убожеством видеоряда и звукосопровождения? Их можно разделить на две части. Первая, наиболее шумная и, как правило, знакомая публике по именам, – это так называемые публичные политики, особая категория уличных актеров: фигляры, зазывалы и прочие проходимцы. Они – психовампиры в сценическом смысле, то есть питаются энергией толп, жаждущих зрелищ. Поскольку они абсолютно бездарны, то идут не в ТЮЗ, а в политику, и государство обслуживает их сумасшедшее тщеславие, создавая иллюзию, будто они не хуже какого-нибудь Майкла Джексона и у них есть «фанаты» (электорат).

«Конек» этой части – «гражданское общество» и «публичная политика», легитимно дающие им право вампиризировать. Время от времени государство вдруг резко перестает инвестировать в иллюзию их звездности, и тогда они поднимают крик о том, что «политика куда-то ушла из национального пространства».

Вторая же часть прямо противоположна первой: угрюм-бурчеевы, невыразительные и глубоко анонимные люмпены, поднявшиеся до статуса бюрократов в силу особой сервильности, врожденной клановости и беспредельной готовности на любую подлость. Это люмпены, организованные в корпорацию чиновников, чья корпоративность составляет их единственную, но почти несокрушимую силу.

Организованные люмпены зоологически ненавидят политических имитаторов-фигляров из первой группы, поскольку их разделяет противоположный по существу клинический анамнез социально-психологического происхождения.

Время от времени угрюм-бурчеевы предпринимают попытки вытеснить фигляров с политического поля и самими собой наводнить «институты представительной демократии».

С точки зрения шоу-бизнеса, это кончается всегда полным провалом – как в тех жалких полусамодеятельных представлениях, где глупые режиссеры норовят втянуть зрителей в театральное действо.

Бюрократы, в отличие от публичных политиков – «эзотерики», ибо верят в мистерию Левиафана. Они скромно именуют это «государством», но на самом деле подразумевают не эту вполне рациональную штуку, а некий нечеловеческий рок, проявляющийся (о чудо!) на вполне человеческом уровне. Идея бюрократической организации как неумолимой и непобедимой машины – это самая сверхценная идея, которая доступна их уму и в которой они с трепетом приближаются к ощущению «божественного».

Они считают себя слугами этого Левиафана, которых от простых смертных отличает Причастность. Мера же Причастности (степень в благодати) определяется уровнем допущенности к распилу бюджетных бабок.

(Деньги для бюрократа есть эманация «божественного государства», и посему кража из бюджета – это реализация Причастности и форма служения, а совсем не то, что вы думаете).

Христос рассматривал госчиновников (именовавшихся в его хронотопе мытарями) как самую отверженную часть общества, наряду с проститутками, поэтому часто включал их в число своих слушателей.

Огосударствливая христианство, мытари, возможно, пытались посвоему отблагодарить Мессию за снисхождение к их убожеству.