Филипп Дженкинс - Войны за Бога. Насилие в Библии

Но Иисус Христос был также новым Иисусом Навином, преемником Моисея, который и ввел израильтян в Землю обетованную. Даже назван Иисус из Назарета был в честь этого великого судьи; оба имени пишутся одинаково по-гречески, а в эпоху Второго храма, между 300 годом до н. э. и 70 н. э., это был главный язык для многих евреев. Когда в III веке до н. э. евреи перевели священные книги на греческий (в результате чего появился перевод, называемый Септуагинтой), имя Иисуса Навина там писалось как Iesous — точно так же пишется имя Иисуса Христа в греческом оригинале Нового Завета. Современного читателя может шокировать такая связь двух Иисусов, из которых более древний пролил море крови при покорении Ханаана. Хотя умом мы понимаем, что Иисус из Назарета не призывает убивать гражданское население, эта ассоциация все равно нас обескураживает.

Однако писателей из первых поколений христиан такие параллели радовали: один Иисус сделал то, а другой — это. Если пасхальные события напоминают об исходе из Египта, то движение в сторону Ханаана становится символом путешествия по земле к небесам. Христос, подобно Иисусу Навину, перевел свой народ через Иордан и ввел в землю, текущую молоком и медом. В своей книге «Град Божий» Августин подчеркивал, что Моисей вывел народ из Египта, но только Иисус Христос ввел его в Землю обетованную. Современник Августина сириец Феодорит писал, что, как Iesous (Навин) ввел народ в Землю обетованную после смерти Моисея, так, «после смерти Закона, наш Iesous пришел и открыл Царство небесное для своего святого народа»{157}.

Отзвуки истории покорения Ханаана можно услышать во многих местах Нового Завета. Изначально Павел носил имя Савл (или Саул), он носил имя великого царя, воевавшего с амалекитянами. Павел неоднократно цитирует Второзаконие в своих посланиях, в Деяниях приведена его проповедь, где Павел говорит, что Бог, «истребив семь народов в земле Ханаанской, разделил им в наследие землю их». В той же Книге Деяний первый христианский мученик Стефан вспоминает о том, как «отцы наши с Иисусом, взяв ее [скинию], внесли во владения народов, изгнанных Богом от лица отцов наших». Даже Раав, жительница Иерихона, укрывшая у себя шпионов Иисуса Навина, стала значимой фигурой для первых христиан, символом, указывающим на веру и гостеприимство. Ее считали первой в ряду обращенных язычников, предтечей тех многочисленных язычников, которые начали присоединяться к растущей церкви. Раав не была еврейкой, но ханаанеянкой, принявшей Бога Израиля и его народ, затем, вступив в брак, она сделалась прародительницей царя Давида и его потомка Иисуса. Она принадлежит к ряду тех ветхозаветных женщин, которые регулярно упоминаются в раннехристианской литературе{158}.

Современного читателя может удивить то, что христиане постоянно вспоминали эпос завоевания, при котором израильтяне покоряли и убивали язычников из числа иных народов. Разумеется, это порождает немало вопросов. Почему древних читателей не из евреев — скажем, греков и других — не смущали истории о расовом превосходстве и насилии? Однако христиане считали себя новым избранным народом и потому находили в повествованиях Ветхого Завета те принципы и правила, по которым им следовало жить. Веками христиане с радостью повторяли тексты, превозносящие Израиль (обычно понимая под ним «церковь») над прочими народами. Читая тексты, в которых Бог призывал израильтян избивать местных жителей Ханаана, христиане вряд ли ассоциировали себя с жертвами, но мыслили о себе как о победителях. Многие христианские толкователи толковали Библию аллегорически, и это делало кровавые истории более привлекательными. Комментаторы не испытывали нравственного возмущения, читая тексты об уничтожении ханаанеев или мидьянитян, поскольку видели в жертвах скорее не реальных людей, но символы грехов и злых наклонностей.

Но на протяжении веков среди христиан появлялись мыслители, которые воспринимали повествования о покорении Ханаана как историю, и тогда им приходилось размышлять о разрушении реальных городов и уничтожении реальных народов. Немало отцов церкви ломало голову над этим вопросом, который, как можно видеть, беспокоил некоторых христиан еще в ранний период развития христианства. Если вы понимаете эти повествования буквально, перед вами встает мучительный вопрос: как мог Бог Иисуса, Бог любви и прощения, требовать, чтобы люди вели себя с такой неслыханной жестокостью?

О том, что этот вопрос вызывал живые споры, свидетельствуют труды Феодорита, толкователя Библии V века, пользовавшегося значительным влиянием в тогдашней церкви на Востоке. Его книга «Вопросы на Восьмикнижие» дает детальные толкования Книги Судей, Книги Иисуса Навина и Книги Руфи, а также Пятикнижия Моисея. Феодорит писал о вопросах, которые действительно волновали его современников, так что «вопросы», вокруг которых строится его труд, — это не просто литературный прием; это описание тех больших трудностей, с которыми сталкивались читатели данных текстов. И современного читателя может поразить тот факт, что древние верующие долго думали о таких отрывках, которые сегодняшние христиане просто не замечают. Почему, спрашивали они, Моисей повелел народу полностью уничтожить Амалека? Почему Бог ожесточил сердца врагов Иисуса Навина, что привело к их поражению и резне? «Иные люди подозревают пророка [Иисуса Навина] в жестокости, ибо он убивал везде без разбора и распинал царей». Почему же он так поступал, спрашивает Феодорит{159}.

Многие христианские апологеты видели в сценах насилия символы и отражения духовного мира, тем не менее другие мыслители, жившие в разных столетиях, считали завоевание реальным историческим событием, и это ставило перед ними нравственные вопросы. Некоторые из них могли дать на них продуманные ответы, хотя многие их аргументы придутся не по вкусу современному читателю. Обычно у апологетов звучали вариации на две главные темы, которые нелегко примирить одну с другой:

1. Бог стоит несравнимо выше всего, и потому он сам определяет, что правильно и справедливо; потому его повеления справедливы по определению, даже если людям они кажутся неверными. Завоевание служит испытанием для веры человека в силу и благость Бога.

2. Народы, населявшие Ханаан, так глубоко погрязли во зле, что их уничтожение было актом справедливости.

Первая из этих теорий утверждает, что повеления Божьи не нуждаются в оправдании, тогда как вторая дает объяснение, опираясь на человеческие критерии справедливости{160}.

В целом богословы отчаялись найти такой ответ, который удовлетворил бы разум человека. Вместо этого они начали говорить об абсолютной и непостижимой мудрости и силе Божьей, о его власти делать то, что ему захочется, со своим творением. При этом они часто использовали один образ из Послания к Римлянам, где апостол Павел сравнивал Бога с горшечником, который волен поступать с глиной, как захочет, так что сосудам, которые он вылепил, не следует жаловаться на свою судьбу{161}.