Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

Ну вот, тронулись мы на границу, Ефрем как водитель, Максим Павлович Черемнов приехал из Боливии – как водитель, ну и мне тоже как водителю, но я с семьёй. До границы мы доехали благополучно, но дальше пришлось трудно. Ефрем Поликарпович на грузовике «Мерседес-Бенс», Максиму дали трактор марки «Массей Фергусон» с загруженной телегой на семь тонн грузу, а мне достался трактор СБТ чижёлой бразильский, без тормозов, и телега на семь тонн грузу. Ефрем поручил мне ету опасность, знал, что впереди много опасностей, и наказал строго: под косогоры спускаться толькя на скоростях. Трактора с грузом по очереди, пе́рво один спустится и подымется, тогда второй, и наказал соблюдать порядок. Ну вот мы тронулись: Максим первый, я второй, Ефрем третьяй. Дороги худые земляные, где лы́вы [91], где грязь, ямы, калий, горы, косогоры, лес, долины. В каждой деревушке или городке стоит пост «Полиция», палка через дорогу, документам не верют, ходют вокруг груза и шёпчутся, не пропускают. Ефрем знал, в чём дело:

– Данила, рядись, за сколь пропустют.

Ну вот и ря́дишься, где за двадцать долларов, где за тридцать, пятьдесят, сто, двести, так и ехали. Но доллара́ знают хорошо, и смотреть приходилось за ними тоже хорошо: то и смотри, что-нибудь стянут.

В однем месте пошли горы, стало опасно. Я выехал вперёд, Максим сзади. Я заехал на гору, стал спускаться, и уже спустился боле половина. Ето надо медленно, чтобы грузом не столкнуло вниз, и ето опасно. Максим не дождался и решил поехать за мной, хотел переставить скорость, но у него не получилось, трактор на холостой стал разбегаться быстрей и быстрей, Максим даёт сигнал: дай дорогу. Дорога у́зка, я сколь мог посторонился, и он нимо меня, передней осёй у трактора врезался в лесину, и его телегой чуть-чуть задел мою телегу, а Максима выбросило как пробку на шесть метров. Ушибся, но ничего не повредило. Но у трактора весь передок развалило, два дня всё ето сваривали, хорошо, что были запасные запчасти. Ефрем качал головой:

– Ну, Максим, Максим! Железа-то хрен с ней, но что бы я сказал твоёй Ксении, ежлив ты бы убился? Ведь я же вам наказывал: соблюдайте порядок! Вот не послушал, вот и авария.

Ну, справили, поехали дальше. Марфа у меня распсиховалась: то ей не то, друго́ не то. Ефрем ето видел, вечером говорит:

– Данила, иди ублаготвори жену.

Ну, правды, пришлось ублаготворить, на другой день Марфа утихла, и поехали дальше. Приезжаем в город Консепсьон, там стоял военный гарнизон, проверили документы, завели нас в контору, полковник угодил добрый, всё расспросил, куда и зачем:

– Хорошо, молодцы, страна нуждается сельским хозяйством, ну, езжайте, доброго вам пути.

Тут дороги стали лучше, но посты полиции продолжались, и везде взятки так же. Проехали нимо Санта-Круса-де-ла-Сьерра, через Окинагуа – японская деревня. Появился асфальт, за все шестьсот килóметров толькя пятьдесят километров асфальту. Проезжам Монтеро, Минеро, Чане́, и опять в жунглю, дороги опять худые. Через двадцать километров приезжаем в деревню, Рио-Гранде, к нашим, там уже семей пятнадцать, корчуют и сеют. Натянули палатки на три семьи: наша, Максимова и Ефремова брата Петра Поликарповича, он уже там жил и раскорчевал шестьсот гектар земли с Максимом. Всё разгрузили, сложили по местам, инструмент собрали, скрутили, приготовили работать.

На днях сделали договор, составили акт и подписали, но на словах Ефрем Поликарпович сказал:

– Вдруг что, неустойка, рашшитаюсь помесячно по тридцать тысяч крузейров.

Но в Боливии были пезы, и обмен был выгодный, всё дешевле. Стали готовить землю, работали день и ночь, отдыху почти не было. Вскоре приехал Саватей Павлович Черемнов, тоже Ефремов рабочий. Мы готовили землю и сеяли рис и бобы, Саватей ленился. Ефрем уехал, мы с Максимом не слазили с тракторов. Когда уже досеивали, Максим на мотсыклете сломал себе ногу. Саватей уехал в Бразилию за грузом, остался я один. Ну, слава Богу, досеял. Пошли дожди, всходы были хорóши, мы начали оформлять документы.

В 1982 году в Боливию старообрядцы поехали с США, из Бразилии. В соборе постановили: хто приедет с США, принимать под правило, так как в США народ живёт слабже, чем в Южной Америке. Наставником выбрали Ефрема Мурачева. Было выбрать кого боле прошше, но у Ефрема сторона была си́льна. Попе́рво всё было хорошо, поехали много туристов из США смотреть Боливию. Игнатий Павлов был из США и был помощником в Боливии наставника, он всех знал, хто приезжал с США. Народу было много.

В октябре пошли дожди, и сильны. Мы успели построить себе домик, но крыша была пальмова, прохладно, но от сырости всяка насекома лезет в ету крышу, лягуши, мураши́, яшшерки, мыши, змеи и так далея. Усадьба нам досталась на самом краю. У кого рот большой и принадлежит кучке наставника – тому досталась усадьба в сентре, а хто безответный и безродный – тому на краях да с жунгляй.

Всего за три-четыре месяца спокойствия пошла вражда, потому что как хто приедет из США свой, родственник или знакомый, тот молится вместе, а как чужой и не из ихнего кружка, так под правило. Пошёл ропот, злоба: но почему?

Пришлось мне ехать в город Санта-Крус. В гостинице «Санта Барбара» оказалось забито нашими. Мужики увидели, что я в городе, вечером приглашают погулять. Отвечаю:

– Деняг нету.

Ответ:

– Замолчи, на́ вот пачкю деняг, и поехали.

– Мне не надо долгов.

– У тебя никто их не справлят, поехали!

– А куда?

– Замолчи!

В те времена всё было дёшево, разменяешь сто долларов – ето казалось много деняг. Садимся в такси, едем в центр, подымаемся на седьмой этаж и заходим в японской ресторан. И что же я там вижу? Полный ресторан старообрядцав! В деревне старики, женчины да дети, а остальные все здесь. Мне показалось жутко, и тут понял, почему вражда: значит, кто-то должен молиться вместе, а хто-то нет, а тут все вместе! Теперь понятно: лицемеры.

После ресторана повезли меня на тансы. Подпили, что танцевать долго не танцевал. Мужики увидели, что хорошо танцую, – ну, везде ура. Дальше и табак пошёл в ход. Думаю, испытаю, чем занимаются наши мужички, на етот раз всё. Тут часто приходилось ездить в город: оформление, то переселенсы просют переводшика, то груз везти – всё каждый день новости. Мужички насмелились сводить меня к девушкам. Ну что, всё хорошо.

Я запереживал: а что будет дальше? Марфа стала похварывать, младший сын Илья слабенькяй, продукту не хватат, хозяин нервничат, Ефрем в Бразилии загулял, деняг не посылает, рис, бобы травой зарастают, Марфа забеременела, ослабла. Петро Поликарпович видит, что урожай теряет, сделался злым эгоистом, Максим и Саватей ушли, остался я один, и он высыпался – всё на мне. Наш договор толькя посев, но мне приходилось всё работать: дрова рубить, в ограде полоть, в огороде полоть, чуть не самого Петра перешпиливать [92]. Что скажет, то и делашь: знал, что возражу – и продукту лишит, и так уже голодовали. Ну, я успевал. Как дождь, берёшь удочки, и бегом на реку Рио-Гранде пять килóметров. Дорогой наловишь кобылок [93], всяких-разных скакучек, наживляешь и в воду, полтора-два часа, и едва несёшь домой; бывало, излишки несёшь, кому трудно было.