Данила Зайцев - Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева

Маша стала замечать, что машина меня не веселит и все подарки также, стала плакать часто и стала вопросы задавать, что я ничто ето не ценю и чужаюсь. Но проблема была одна – детки. Я с каждым днём становился угрюмым, Маша меня ласкала, я отвечал, но дети меня сокрушали, и ето не мог скрыть. Маша видела и страдала.

С Аляски приехали Машины дочки и убеждали, чтобы она меня бросила:

– Слухи идут, что он масон и предатель, бросил жену и семеро детей.

Маша плакала и меня защищала, я в другой комнате всё ето слыхал, мне всё ето было больно. Раз её дети полезли в ето дело, мои дети тоже не отстанут, мы наплодили детей, и оставить, чтобы оне страдали, – ето тоже неправильно. Я все ети дни ходил сам не свой, нервничал и страдал, что делать. У Маши парень Пиро уже наркоман, из тюрмы не вылазит, подростка Никита тринадцать лет – уже не слушатся, и она ничто не может сделать. В США детей власти строго защищают, а дети поетому имеют полное право, что хочут творят, и родителяв часто садят в тюрмы.

Приезжают Марфа и пять женчин: наставника жена Вера, Агафья – Максима Молодых жена и ишо три женчины, незнакомы. Дали звонок, Маша увидела, позвонила в полицию и говорит мне:

– Марфа приехала с Верой и ишо четыре женчины, оне приехали вас смирять, Вера етим занимается.

Не прошло и пять минут, полицмен тут как тут. Вера видит, что дело худо, стала Машу просить, что:

– Мы приехали по-хорошему, с Данилой поговорить.

Маша слушать не хотела, но я вмешался и Маше сказал:

– Пускай, я тоже хочу узнать, что оне хочут.

Маша отпустила полицмена, зашли в дом, Маша ушла в другу́ комнату. Гости сяли и сразу стали меня обличать всяко-разно, я руку поднял и говорю:

– Вы за етим пришли? Чичас здесь будет полиция.

Вера как порядочный человек сразу сказала женчинам, чтобы прекратили. Я говорю:

– Вы кричите, а сами не знаете ничего, что у нас произошло. – И стал рассказывать по порядку всё, что у нас произошло в жизни, и несколько раз спрашивал Марфу: – Что, Марфа, было ето?

Она с потупленной головой отвечала:

– Да, всё ето было.

– Но и как ты думаешь, имею ли я право тоже выбрать себе жизнь и отдохнуть?

– Да, имеешь.

– Дак в чём же дело? Я же был не нужон.

– Ты мне всегда был нужон, я тебя люблю и не хочу тебя потерять.

– А что ты думала раньше?

Она заплакала и говорит:

– Раз ветер, дак что сделашь?

– А я сколь раз говорил тебе: куда ветер подует, туда и ты.

– Да, виновата.

– И что вы думаете теперь? Задели мы и посторонню жизнь. Маша ни в чём не виновата, у ней судьба тоже не гла́дка, муж был наркоман, она с нём толькя мучилась, осталась вдова. Нет проходу: «блядёшка» да «проститутка». Вы думаете, ето легко всё перенести? Никакой ниоткуда нет защиты. Каждый из вас положьте ету рану на себя, и тогда увидите как – хорошо, нет. А она слёзы льёт. – Все молчат. – Ну что, кричите теперь.

Тишина. Вера:

– А дети как? У вас их семеро, вот в чём проблема, дети совершенно невинны, и зачем оне доложны страдать?

– Но как жить дальше? «Масон», «шпион», «предатель», «пьяница», лезут в нашу жизнь, выгнали из моленны, выгоняют из деревни.

– Да, Данила, знаем мы етих людей, с ними жить невозможно, оне уже во многи жизни залезли. Данила, в чём вам помогчи? Желаете, мы в моленне подпишем за вас гарантию, и вас США примет.

– Да хоть куда, толькя бы с етими кровососами не жить.

– Мы и ваших детей поможем достать.

– Но а Маша как?

Вера:

– Позови её.

Я позвал, Маша пришла, Вера стала убеждать её:

– Марья, пожалей ету пару, оне невинны, отпусти мужа. – Маша молчит.

Вера:

– Марья, сделай добро ради Бога, и Бог даст тебе хорошу судьбу. – Молчок. – Марья, пожалей деток. – Маша молчит.

Вера стала, все женчины стали, Вера:

– Данила, поехали.

– Нет, так не делается. Вы езжайте, а мы обсудим.

– Вы обманете нас.

– Нет. Мы обсудим и вечером приедем.

– А кака́ гарантия?

Марфа сказала:

– Он сказал приедет – значит, приедет.

Вера:

– Тогда ждём, приезжайте.

Остались мы одне. Маша в слёзы, но каки́ слёзы – ето надо увидать, ето река слёз. Как охота было показать етим женчинам ети слёзы, особенно Марфе, чтобы хороше́нькя подумала, как надо берегчи жизнь. Машу я уговаривал селый день, но пользы никакой, она плакала и плакала. Вечером с заплаканными глазами повезла меня отвозить. Я не знал, как её ублаготворить. Привезла меня к двери, крепко меня прижала [166]и поцеловала, я ей ответил так же. На прощание сказала:

– Моя дверь для тебя всегда открыта.

– Благодарю, золотса. Прощай.

– Прощай.

Захожу в дом к Вере, оне остались все довольны.

Вера устроила меня к зятю Ивану на работу, Марфа нанималась шить сарафаньи, обвязывать платки кистями, вышивать. Нас пригласили в гости в Аляску, но я не захотел, не хотел Колиной рожи видать, Марфа поехала одна, я работал. Было обидно, что так поступила, ну пускай.

К Марфе долго у меня сердце не лежало, всё казалась гря́зна и холо́дна. Но постепенно всё забылось.

Марфа через две недели вернулась. Осенью пошли свадьбы, каждо воскресенье по две-три свадьбы. Как мы жили у наставника, с наставником как гости ездили на все свадьбы. Тут порядки такия: на все свадьбы наставники съезжаются. И всего мы здесь навидались. Народ потерянный, мало хто что соблюдает, по-русски нихто не хочут говорить. Немало женчин присватывались ко мне, а многи материли как могли, что Марфу бросал. К Марфе тоже мужики лезли, но она, как обычно всегда, подойдёт и скажет: «Вон тот мужик лезет». Посмотрели мы с Марфой – тут полный содом, как здесь жить? У наставников дети наркоманы, пары изменяют друг другу, разводы, пьянство, оргии. Говорю Марфе:

– Ты согласна ро́стить здесь детей?

Она:

– Нет, я суда своих деток не повезу, там худо-бедно, но дети там слава Богу.

– Да, я на ето же смотрю. Слушай, ты со мной согласна в огонь и в воду?

– Согласна.

– Значит, надо вёртываться. Обещаешься?

– Обещаюсь. А как с Верой?

– Надо объяснить.

Фоме с Верой всё объяснили, оне ответили:

– Вам виднея. А как жить с харбинсами?

Марфа говорит:

– Помогайте.

– Да мы отчасти можем помогчи, но ето же далёко. Вам там жить не дадут.

– Как-то будем вывёртываться.

– Ну, смотрите сами.

Мы собрались, люди узнали, занесли хто чем мог, но все подарки с собой не сумели забрать. Мы взяли восемь местов по тридцать килограмм, пришлось доплачивать. Мы сколь взяли, то ишо больше половины осталось, деньгами сколь заработали, сколь добры люди помогли, но мы насобирали пятнадцать тысяч долларов. У Ивана я получал семнадцать долларов в час, и перед самым отъездом давали двадцать один доллар, но я не захотел оставаться: детки сокрушали сердце.

Насмотрелись мы на всё. К заключению, турчаны почти всё потеряли, кака́-то искорька остаётся, оне горя́чи, но боле справедливы; харбинсы и так и сяк, но го́рды и лицемеры; боле синьцзянсы доржутся, заботются, сами едут в монастырь и детей везут, и боле справедливы. Но всё рассыпается, продлись век – ничего не останется.