Михаил Сарбучев - Крещение Руси – благословение или проклятие?

Важна ли религиозная принадлежность для определения национальной самоидентичности? Безусловно, важна. Белый американец (White Anglo-Saxon Protestant, WASP), выводящий свою родословную от первых колонистов, обязательно подчеркнет последнее. Немец, особенно вдали от автохтонной родины, чаще всего определит себя как лютеранин. Католики – это уже австрийцы либо швейцарцы. Еврей, и не обрезанный, не иудей, это даже как-то неприлично. Черный кубинец с высокой вероятностью, если, конечно, не убежденный католик, будет исповедовать культ вуду. Но вместе с тем следует помнить, что радуга народов, населяющих Землю, неизмеримо шире палитры конфессий, которые при всем разнообразии стремятся к унификации этих народов под некий духовный «стандарт». Нация стремится обособиться, конфессия стремится объединить. Нация – это не только религия, это еще и уникальная культура, не вписывающаяся в прокрустово ложе канона. Это язык, литература, бабушкины сказки и детские страшилки, это образ любимой и первое свидание, это смех ребенка, духовные поиски и заблуждения миллионов пращуров, вопросы, возможно, без ответов или ответы на которые найдут в далеком будущем. Утверждать, что все ответы уже давно найдены и дискуссия закрыта – значит хоронить народ заживо, ставя его в один ряд с древними шумерами и египтянами. И еще надо помнить: нация – это конечное понятие. Не могут все народы Земли вдруг, даже в отдаленном будущем, «стать русскими». Стать русским может только тот, кто им уже родился. И текст Северянина, приводимый здесь как эпиграф, однозначно расставляет приоритеты – русский по крови – это условие необходимое, но недостаточное . А никак не наоборот! Крещеный маори, в совершенстве изучивший язык Пушкина и Достоевского, не станет русским – он останется крещеным маори, более или менее глубоко разбирающимся в вопросах русской культуры. Русскими могут стать только его потомки, и то при определенных условиях, как это стало с потомками арапа Ганнибала. И ставить знак равенства между нацией и конфессией – значит подменять понятия, фактически совершать акт геноцида (этноцида), вычеркивая понятие «нация» из обихода.

Православный верующий в споре на «национальную» тему обычно ссылается на Достоевского – «Кто не православный, тот не русский!» Но тут есть нюансы. Во-первых, это слова не Федора Михайловича, а одного из его персонажей – Николая Всеволодовича Ставрогина («Бесы»), что вообще-то не одно и то же, а во-вторых, процитированы они, мягко говоря, в отрыве от контекста:

«Шатов прервал, махнув рукой:

– Вы помните выражение ваше: «Атеист не может быть русским, атеист тотчас же перестает быть русским», помните это?

– Да? – как бы переспросил Николай Всеволодович.

– Вы спрашиваете? Вы забыли? А между тем это одно из самых точнейших указаний на одну из главнейших особенностей русского духа, вами угаданную. Не могли вы этого забыть. Я напомню вам больше, – вы сказали тогда же: «Не православный не может быть русским».

– Я полагаю, что это славянофильская мысль.

– Нет, нынешние славянофилы от нее откажутся. Нынче народ поумнел. Но вы еще дальше шли: вы веровали, что римский католицизм уже не есть христианство; вы утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир. Вы именно указывали, что если мучается Франция, то единственно по вине католичества, ибо отвергла смрадного бога римского, а нового не сыскала. Вот что вы тогда могли говорить! Я помню наши разговоры.

– Если б я веровал, то, без сомнения, повторил бы это и теперь; я не лгал, говоря как верующий, – очень серьезно произнес Николай Всеволодович. – Но уверяю вас, что на меня производит слишком неприятное впечатление это повторение прошлых мыслей моих. Не можете ли вы перестать?» («Бесы». Часть II. Гл. 1. VII.)

И вот, оч-чень любопытно – дальше:« Сурово посмотрел на него Николай Всеволодович, – я хотел лишь узнать: веруете вы сами в бога или нет?

– Я верую в Россию, я верую в ее православие… Я верую в тело Христово… Я верую, что новое пришествие совершится в России… Я верую… – залепетал в исступлении Шатов.

– А в бога? В бога?

– Я… я будуверовать в бога …» (Выделено мною. – М. С. )

В общем, классику читать полезно. Достоевский! Великий наш Федор Михайлович, оказывается, допускал, что «православие» и «вера в бога» – это не одно и то же! Да это же тянет на «оскорбление чувств верующих» в особо крупных размерах!

Религиозные искания Достоевского – тема для десятков диссертаций, и пытаться исчерпать ее одной фразой – по меньшей мере наивно. Замечу, что писателей, укладывающихся в классический канон в русской литературе, не так уж и много. В современном российском обществе (видимо, как некая протестная реакция на большевистскую атеистическую риторику) стало хорошим тоном отождествлять духовность и религиозность. Но давно подмечено, что разные слова обозначают разные понятия, даже слова-синонимы крайне редко обладают полным смысловым тождеством. О том, что религиозность – не синоним духовности, ярко свидетельствует знаменитый русский (и, кстати, очень верующий) драматург А.Н. Островский. Его «Грозу», всколыхнувшую русскую общественную мысль 60-х годов позапрошлого века, все «проходили» в школе. Проходили, но, видимо, прошли мимо и забыли.

Ранее я говорил о том, что ответы, даваемые православным каноном, редко полностью удовлетворяли русских правдоискателей. И примеров тому – практически вся русская литература XIX–XX веков. Отчасти именно она взяла на себя нравственные функции религии. В русской культуре никогда не стояло знака равенства между церковным и светским пониманием духовности. Достаточно вспомнить, что граф Лев Николаевич Толстой был отлучен от Церкви именно по причине «особого мнения» своего. Сегодня он признан «экстремистом» (см. приложение № 3). Так что Толстого из «русских» придется… вычеркнуть… Федора Михайловича, пожалуй, тоже русским будем называть с большими оговорками. Публика знакома с отредактированной версией «Преступления и наказания», и подвергалась редакции она именно потому, что первоначальный авторский текст мог бы легко шокировать православного читателя некоторой… смелостью трактовок евангельских сюжетов, на грани, а подчас и за гранью «сектантства». Пушкина за его «Сказку о попе и его работнике Балде» – по новому законодательству надо будет как минимум выслать из страны. Но «Балда» – это еще не весь «состав преступления»! Ни в одной сказке Пушкина нет не то что положительного, но и вообще никакого изображения канонического священнослужителя. Зато изображен некий «звездочет и скопец» (сектант!), множество колдунов-волхвов и прочая богомерзкая нечисть! Так что Пушкин, как никто лаконично и емко выразивший в поэтических строках увертюры к «Руслану и Людмиле», затертых и заезженных, но от этого не менее великих, где следует искать «русский дух» («У Лукоморья дуб зеленый…»), – текст, сопоставимый по значению со всей работой братьев Гримм для Германии, – получается, в первую очередь «не русский». Поручик Михаил Лермонтов помимо ряда порнографических сочинений замечен в прославлении демонических сил, а его поэма «Мцыри», описывающая побег из монастыря, подает весьма неблаговидный пример молодежи. Так что Лермонтова – также вычеркиваем. Николай Гололь – создал целый мир демонических фантазмов, но тут пускай с ним разбирается Украинская церковь, тем более что кое-где все-таки у него имеют место быть канонические действия – например, убедительно описано перекрещивание карт по православному обряду и дальнейшее чудо, последовавшее за этим. В общем, на православный «корабль современности» попадает не так уж и много писателей «рассейских». Художников мы возьмем только тех, кто занимался иконописью, причем оставим только собственно иконопись либо картины с библейскими сюжетами, композиторов – также. Прочь легкомыслие!