Дерзай, дщерь!

Тоскливая угрюмость, дурное настроение выдают тот же порок; «Трагическое миросозерцанье / Тем плохо, что оно высокомерно» – очень точно заметил поэт (Александр Кушнер). Конечно, женская гордость не посягает на крайности: ну там завоевать мир или изменить его посредством единственно верного учения; она, напротив, предпочитает замкнуться во внутренней тюрьме, оградиться стеной от всего, что может угрожать единственно дорогому, своему «я»; застен чивость скрывает мертвую пустыню снежной королевы, свободную от каких бы то ни было обязательств, не возмущаемую чужим страданием, глухую к воплям о помощи; под маской сдержанности, скромности, загадочной молчаливости таится угрюмое надменное чудовище, равнодушное ко всему на свете, кроме собственной особы.

Оно может зайти далеко и стать опасным: именно застенчивые, по наблюдениям психологов, тиранят своих близких, третируют беззащитных; с виду скромные и незаметные, они втайне лелеют злобные мечтания и празднуют триумф, обретая над кем-нибудь власть; именно такие становятся фуриями революции, лагерными надзирательницами, палачами «Красных бригад», а теперь шахидками, террористками, превосходящими мужчин в жестокости. Сравнительно недавний факт: неприметную молчаливую старушку, ютившуюся в бедном домике на краю поселка, разоблачают как главу секты сатанистов, совершающих ритуальные убийства. Милостью Божией надо считать, что их, как правило, поражает безумие: человеческие попытки бессильны сокрушить демонскую твердыню.

Психологи ввели в обиход термин «нарциссические расстройства» [122]и связывают их бурное развитие с ответом психики на торжество безбожного гуманизма; по терминологии К. Г. Юнга, «коллективное бессознательное» в человечестве, отвергающем Творца, постепенно трансформировалось, пока к концу второго тысячелетия не начал вырисовываться образ грядущей катастрофы; речь идет «об угрозе со стороны сознания; эта угроза состоит в феномене гиганта, иначе говоря, в гордыне сознания: нет ничего превыше человека и дел его» [123].

Нарциссизм, разновидность самости , которым страдает множество женщин, подобно смертельному вирусу распространяется всё шире и действует всё страшнее. Пораженный им человек недоступен для окружающих; он слеп, оценивая других людей, потому что судит их совсем не объективно, а руководствуясь одним критерием: отношением к себе самому. Баррикада, воздвигаемая гордостью, исключает возможность эмоционального общения, разве что говорить будут только о нем, притом только хорошее; малейшая критика ведет к агрессии и прекращению диалога. Именно дамы, пораженные нарциссизмом, озабочены поиском доброго старца , который станет выслушивать их бесконечные повествования о себе и покрывать любовью неизжитые, тяжелые, разрушительные страсти.

Парадокс: гордость, самый губительный из грехов, совсем не просто распознать, а значит изобличить, открыть на исповеди и тем обрести возможность если не стать другим человеком, то во всяком случае начать меняться. Самолюбие и самомнение, конечно, знает за собой каждый, но кто признается в одержимости собственной персоной? кто фиксирует для исповеди раздражение, когда в храме «какой-то придурок торчит впереди» и заслоняет обзор? когда директор «опять выискал» ошибку в отчете? когда начальница «пристает с дурацкими претензиями»? когда ребенок «мешает отдыхать»? Кто задумывался, почему неохота спрашивать дорогу на улице? И почему, нагрубив матери, так и тянет оправдаться ее бестактностью и назойливостью?

Гордые люди – несчастные люди. Они почти всегда в депрессии, не видят в жизни цели и смысла, не развивают творческие способности, хотя нередко обладают весьма значительным потенциалом. Ведь Нарцисс любит не себя, а свое отражение, некий мифический образ, неземное совершенство, недостижимый идеал; реальность, в которой невозможно быть всегда и во всем лучше всех, подобную личность лишает сил, парализует и ввергает в пропасть безнадежности [124].

Так, можно сказать, пропала Л.; пятнадцать лет назад без всякой веры, даже не крещенная, она явилась в монастырь, чтобы «попробовать и это»: к тому моменту, не обиженная умом, талантами и внешностью, Л. успела окончить технический вуз, самоучкой освоить несколько иностранных языков, побывать замужем, кроме того, занималась музыкой, много читала и писала стихи. Симптомы нарциссизма, хотя термина такого мы тогда не ведали, проявлялись в ней весьма отчетливо: чрезмерная ранимость, подозрительность, обескураживающая душевная холодность, остужающая любые попытки дружеского общения, и яростное сопротивление воображаемым попыткам «залезть ей в душу».

Удивительно: при отталкивающем высокомерии она, похоже, ненавидела себя и выбранный способ бытия и втайне, а иногда и вслух, завидовала другим, способным в простоте души радоваться жизни, но никогда не согласилась признать, что с поразительным упорством держится за то, что противоречит ее же личному интересу. Пишет из города на Волге ее сестра: Л. неоднократно покушалась на самоубийство, периодически лечится в психиатрической больнице, постоянно пьет таблетки, живет в одиночестве, ни с кем не дружит, книг не держит, только сидит в полумраке, под градом убийственных ритмов ужасающей рок-музыки, и уже не пытается выйти из темницы своего больного, гипертрофированного «я».

Д. монахиня, но пострижена и живет в миру, потому что нынешние монастыри-«колхозы» не отвечают ее возвышенным духовным запросам; книжница, она всё знает, теоретически; пишет в газеты против архиереев, читает лекции по нравственному богословию, энергична, обаятельна сокрушительной искренностью и горячностью; вызывающе-игривым тоном вдруг объявляет: «У меня совсем нет органа послушания!». Она мечтает создать «собственный» монастырь, уже и правила строгие составила по древним образцам, хотя, признаётся, сама жить по ним никогда не пробовала.

Другая, тоже мирская монахиня, создает целое учение о «безжизненности» и отсталости «традиционного» монашества, о целесообразности приспособить его к нуждам современности, к жертвенному служению в школах, больницах, тюрьмах. Доброе дело, но зачем же постриг принимать? Давать обеты, не содержащие ни словечка о долге перед страждущим человечеством, но, наоборот, обязывающие к отречению от мира, пребыванию в монастыре до последнего издыхания, целомудрию, послушанию даже до смерти и «вольной в общем житии сущей нищете»? Может быть, монашество привлекает таковых как видимый знак христианского совершенства: живущие в миру, в отличие от монастырских, апостольник под серый платок не прячут: зачем скрывать от толпы от толпы свою отстраненность, принадлежность к ордену избранных.