Лариса Розена - Мой архиепископ

Смутившись, мальчик обращается к жалкой на вид старушке:

– Простите, я вижу Вам нелегко. Не позволите ли облегчить Ваш труд и донести эту ношу?

Женщина растроганно улыбается:

– Деточка, но тебе же будет тоже тяжело…

– О, не волнуйтесь, я – сильный. А Вы немного передохнете.

– Нет-нет. Ты быстро устанешь.

– Что Вы, я привык трудиться.

– Ну, хорошо, – сдается она на уговоры, – неси.

Слуга, сопровождающий мальчика, волнуется, их хватятся дома, но отрок успокаивает, что сам все объяснит родителям.

Пройдя небольшое расстояние, она останавливает учтивого мальчика со словами:

– Спасибо, хватит. Дальше идти не надо. А за то, что ты так сострадателен, добр и любвеобилен, будут восхвалять тебя все народы во все времена два раза в год. И будешь ты великим угодником Божиим.

– Да разве такое возможно? – шепчет в ответ благочестивый Николай. Лицо его розовеет, глаза потупляются. Он смущается и прощается со старушкой.

Но та, постояв немного и увидев, что он заворачивает за угол, вновь тянет свой мешок в обратном направлении.

– Бабушка, а зачем она повернула назад? – спрашиваю я.

– Не могу сказать, может, хотела проверить и второго мальчика? Ну, слушай дальше. Вскоре ей встречается другой отрок. Он является полной противоположностью первому. Возраста одинакового, только немного повыше и поздоровей. Разряжен щегольски и от этого кажется смешным. Волосы напомажены ароматными маслами и уложены сложной прической, парчовая одежда увешана золотыми вещами. Кожаные сандалии застегнуты на золотые массивные пряжки. В глазах и во всем облике – нечто хищное, отталкивающее. В пухлых руках держит хлыстик. Его сопровождает слуга. Презрительно окидывая старушку взглядом, устремляется к маленькой кошечке, выбежавшей из того же богатого дома. Мальчик с разбегу подскакивает к ней, чтоб удобнее хлестнуть бедняжку. В дверях вновь показывается маленькая девочка, стремящаяся догнать кошечку. Увидев, что угрожают ее любимице, горько плачет.

Старушка останавливается и строго спрашивает:

– Кассиан, за что ты хочешь ее избить?

– Пусть не путается под ногами!

– Но она же так далеко от тебя!

– Пусть вообще не высовывается.

– Почему?

– Да потому, что она может меня поцарапать, испортить платье.

Кошка испуганно прижимается к стене. Выбегает служанка, берет ее на руки, тянет за собой и малышку.

– О, как ты испугал девочку, нехорошо! – вновь произносит странница. – Я так устала, помоги мне донести мою ношу!

– Не могу. Мне некогда, и потом ты помешала мне проучить эту злюку, да и испачкаться я могу, и надорваться. Так что тащи все сама! – и он звонко смеется в лицо просящей.

Разгневанная, старушка выкрикивает ему вослед:

– За то, что у тебя такое жестокое, не сострадательное сердце, будешь ты праздновать свой день рождения раз в четыре года!…

Слушаю я историю затаив дыхание, бабушка замолкает. Я вдыхаю ее тепло, зарываясь в складки платья, и с шумом выбираюсь назад, пронзительно смотрю ей в глаза:

– А кто же была эта старушка?

– Не знаю, может, Сама Богородица…

Бабушка осеняет себя крестным знамением. Дома тихо. Мама еще на работе, сестренка играет с соседскими детьми, мирно тикают на стене часы с кукушкой. По комоду сонно ползут вялые мухи, тишина поет свою сказочную песню. Бабушка вновь ласково гладит меня по голове, и, ободренная, я шепчу:

– Бабуль, как интересно!…

– Эту историю мне рассказал когда-то мой дедушка Харитон…

– А ты – мне, вот здорово!

Если б знать ей, моей незабвенной, как хорошо мне было в такие минуты!

Позже мы переехали всей семьей в Казахстан, а бабушка осталась в Пензе. Мне исполнилось шестнадцать лет. Я училась в университете, часто посещала храм, из которого не хотела уходить, так в нем было хорошо. Иногда и понять не могла, где нахожусь, на небе или на земле! И никто по милости Божией за мной не следил и не тревожил…

Как-то к нам приехала в гости тетя Римма и привезла с собой старинную книгу о Николае Чудотворце. Хочу сообщить впечатление от книги – она стала для меня путеводной нитью в жизни. В ней описывались многие чудеса, совершаемые Божиим угодником еще при жизни. Повествование об одном из них мне особенно запомнилось. И я постараюсь его здесь воспроизвести.

Четвертый век от Рождества Христова. Египет. Начало осени. Купцы с оживлением отдают последние приказания носильщикам. Те без устали снуют с берега на корабль и обратно. Близится время отплытия в Ликию. Необходимо позаботиться о провизии, чтоб ее хватило до конца пути. Силы изматывает жара. Всем хочется быстрее закончить работы по отгрузке. Отъезжающие уже прощаются. Вот молодой капитан напутствует свою юную жену. Рядом – рыжий купец строго наказывает чернокожей рабыне присматривать за домом. Там мальчишки-грузчики со всех ног сбегают по трапу на берег. Невдалеке – молодой сириец прощается со своей девушкой. Все суетятся. И только один старый матрос, понуря голову, медленно поднимается на борт. Шум и возня на палубе стихают, закончен перенос груза. Подняты якоря, попутный ветер надувает паруса. Судно набирает ход, весело разрезая волны. И они расползаются по обе стороны корабля, как хвостатые змеи. Поспешно отдаляется берег. Там – крутизна, здесь – дюны. Сзади зеленые гофрированные складки морского зеленого покрывала из пены. Иногда встречаются стада овец, хижины рыбаков, деревушки. А иногда – только оголенное побережье, причудливо исхлестанное волнами, убогость, нищета.

Наступившая ночь роняет в море мириады звезд. Загадочно светятся верхушки утесов, напоминая о старинных сказаниях. После суетливого дня на корабле – затишье. Кто-то дремлет, кто-то бодрствует. Молодой матрос, похожий на сирийца, подходит к старому, сидящему поодаль.

Старик этот выделяется среди команды. Грустное лицо его все еще сохраняет следы былой красоты. Такой тип можно увидеть только на египетских фаюмских портретах начала первого века от Рождества Христова.

Правильные, отточенные черты, пышные волнистые волосы и огромные выразительные глаза. В них сосредоточено все: боль, разочарование, горе, тоска. Они всегда смотрят куда-то вглубь, точно видят то, что другие увидеть не могут, соединяя тайны прошлого с неизвестным загадочным будущим. Уставшие руки его покоятся на коленях. И только пальцы медленно пошевеливаются в такт горьким мыслям.

Необыкновенное сострадание охватывает душу юноши, и он с неподдельным сочувствием обращается к поникшему моряку:

– Что с тобой, приятель?

– Да так, ничего…

– Ну и не говори, если не хочешь!… – в сердцах восклицает тот.

– Нет, отчего же, ты еще молодой, послушай, может, пригодится…