Лариса Розена - Мой архиепископ

Святителю отче Николае, моли о нас!

Мягкий теплый зимний вечер. Под ногами сыро. Но на деревьях еще сохраняется пушистый, легкий снежок. Все умыто серой краской отдохновения и покоя. И от этого кажется милым, задушевным, поэтичным. И я расскажу почему.

Сегодня я причастилась. Первый день после причастия ни с кем не разговариваю. И первый раз мне с Божией помощью так удивительно хорошо. Хотя утром еле собралась на литургию. Звонок будильника почти не слышала. Выбиралась из постели, как рыба из невода. Наконец-то я – в автобусе и – в храме. Заказала молебен Ангелу-Хранителю. Он у меня очень заботливый. Всегда помогает, старается сберечь от плохого. И страдает из-за моей духовной и физической лени и худости. Об этом я слышала от покойной бабушки: «Ангел-Хранитель плачет, когда мы совершаем дурное… И радуется, если мы исправляемся».

И вот, прозрев, что и жива-то я еще благодаря его заботам, поняла – пора отблагодарить его. А как? Заказать молебен и начать изменяться. Изболелось мое сердце из-за моего недостоинства… Но все-таки с исправлением у меня не получалось. Начинала что-то предпринимать, пыталась читать постоянную молитву. Но потом обкрадывал враг. И побеждал, посрамляя все мои попытки к улучшению. Я сразу обо всем забывала, принимая злые помыслы, и открывала настежь ворота души для адского ветра греховности. Понимала по милости Божией: где я, с кем я, в чем я… все было тщетно, не умела исправляться из-за страстности, неосторожности, тяги ко греху… О, эта борьба длилась долго. Но я чувствовала, что в каждом шаге, в каждом действии меня опекал мой Ангел-Хранитель. И я его любила. Но как мы вообще любим? Так, что любимым больше всех и достается. Я постоянно оскорбляла его святость своей мерзостью, которой с легкостью набиралась от лукавого…

Отстояв литургию, чувствовала себя обновленной. Замираю, когда на клиросе поют: «Иже Херувимы…» Тогда по милости Божией душа начинает рыдать от своей греховности, слезы текут, текут… И я вся перерождаюсь…

Помолилась и на молебне. Возвращалась домой с постоянным прихожанином этого храма – слепцом Василием. Он посещал церковь каждый день. Есть еще такие, незаметные, отмеченные Божьей благодатью. Молился он за всех и всегда следил за своими помыслами. Я и раньше с ним ходила и по дороге много говорила. Сейчас поведала ему, что приняла Таинства Христовы, и вновь хотела продолжать беседу. Но он велел мне замолчать, так как я причастилась. Я пожаловалась, что не умею молчать, не получается даже после причастия. Заели глупые разговоры, осуждения, злые помыслы.

– Стала у меня, Василий, пустая душа из-за моей страстности…

– Да сдерживай же себя, – возмутился он.

– Не могу, не по силам, враг обкрадывает, запугивает. Сделалась его игрушкой…

– Читай Иисусову молитву.

– Не получается.

– А как ты пробовала – полную?

– Да.

– Читай короче, как Паисий Афонский советует новоначальным: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешную».

– Хорошо, буду, – и вдруг неожиданно вырвалось из души с верой и надеждой, – ну тогда и молись за меня, чтоб с Божьей помощью я целый день ее читала и дальше старалась…

– Уже молюсь за тебя, молчи, ты сегодня причащалась, – вновь осадил он меня, – дома выключи телефон и молись. А завтра возьми благословение у священника.

Дрогнувшими губами я прошептала:

– Еще помолись, чтоб мне побыть в тишине и покое…

До вечера я находилась в квартире. И вдруг решила погулять. Вышла на улицу и стала прохаживаться по аллее перед домом. Народу было мало. Природа завораживала покоем, гармонией, сказочным уютом. Ходила взад-вперед по тротуару, творя Иисусову молитву, любуясь мерцавшей воздушностью окружающего. Вечер был похож на Рождественский. На душе тихо, светло, напевно. Чувствовала – Ангел-Хранитель рядом, радуется моей успокоенности. И хочет, чтоб так было в моем духовном устроении всегда…

На ветках деревьев загадочно переливался голубой феерический снег, светили мохнатые звезды от фар проезжавших машин, небо пело колыбельную песнь притихшей земле. А я твердила с Божией помощью Иисусову молитву.

О, сколько раз я приступала ее творить, но не получалось. И язык заплетался, и помыслы сбивали, и всегда что-нибудь мешало… А тут, по Божией милости, ясно ощущала, как радостно повторять эту молитву, как она хранит от помыслов и поползновений врага и рождает тихость в душе. Необыкновенная успокоенность проникала в меня от этих нескольких слов. Некое благоустроение ощущалось и во мне, и в природе. Все было едино, согласованно, все пело в унисон и любило! О, нас роднили покаянные слова молитвы. И я поняла – этот день был большим подарком моего Ангела-Хранителя, ответившим необыкновенной любовью на мое очень простенькое внимание к нему.

Седой старец вышел из пустыньки и, творя Иисусову молитву, углубился в лес. Там было прохладно, таинственно, величаво. Высокие корабельные сосны, казалось, доставали до самого неба. Воздух, напоенный запахами трав и душистой смолой, кружил голову. Лес жил своей загадочной, особенной жизнью. А старец шел по тропинке, покрытой упругой блестящей травкой, вздрагивавшей от прикосновения его босых ног. Жужжа, пролетали оводы, слабо покачивали головками соцветия трав, будто приветствуя давнишнего друга. Затаенно пела тишина. Благодать русских лесов!…

Вдруг его внимание привлек отдаленный стон, наполненный болью и горечью. Он заспешил в ту сторону, откуда доносились звуки. И на маленькой прогалине, обрызганной разноцветными лучами солнца, увидел жалкого, израненного медведя, который громко всхлипывал, растирая лапами морду. Шерсть его спуталась от запекшейся крови. Весь он сник, обмяк.

Старец остановился, не веря своим глазам. Потом тихо окликнул его. Тот, заслышав знакомый голос, подался сначала назад, но, как бы опомнившись, кряхтя, засеменил к нему. Приблизившись, стал со стоном тереться о его ноги. Растроганный пустынник обхватил бока зверя и горько-горько заплакал сам. Ведь он с этим медведем был так давно дружен. Кормил с рук. И как больно видеть своего питомца в таком удручающем состоянии сейчас… На спине явно виднелись следы от рогатины. Из сердца вырвались грустные слова:

– Ах, что они с тобой содеяли!? Лучше бы меня избили до смерти…

Горячие слезы стекали из глаз старца на спину зверя. И тот потихоньку затихал.

– Ну что же, дружок, потерпи немного. Сейчас промою раны, травку лечебную найду. И через несколько дней, как прежде бегать будешь. Подожди, я скоро…

Зверь послушно лег на землю, уронив морду на лапы, закрыл глаза… Старец обмыл раны из фляжки, что висела у него на боку, приложил лекарство к больным местам. Сняв с себя часть верхней одежды, порвал ее на длинные куски и перевязал калеку.