Василий Беленников - Русский лес

Невзирая на все эти подробности, Игр рад был Жовнёру, как единомышленнику. Надёжному, хоть и потайному. «Надёжному» потому, что тот никогда его не выдавал. Как раз потому, что сам, положа руку на сердце, был отчасти таким и думал так же. На худой конец, в случае чего заявлял «Федермутерше», что сам он ни при чём, и «ни сном, ни духом…». В общем, действовал по принципу: и нашим, и вашим. Но хотя бы давал-таки возможность соратнику соотнестись с запретным мировоззрением. Тому было с кем поговорить…

Это «и нашим, и вашим» ему потом ещё аукнется… За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Так говорят не зря. За этим занятием упустил Жовнёр главное в жизни – отпущенное время. Всё надо делать вовремя – это народная мудрость. Вот! Когда надо было сделать тот самый рискованный прямой выбор и учиться сокровенному, он вертелся и выгадывал. А потом, естественным образом, пришло суетное юношеское половодье: влюблённость, отношения, женитьба, семья. Естественно, на первый план вышли уже вопросы бытовые. Время постижения истинного предназначения было, в значимой мере, упущено. Важней стали заботы о хлебе насущном. Ну, конечно, ремесло помогало. Но звёзд с неба не хватал. Не подняться было до небес-то. Крыльев не хватало… Ремеслом, в основном, и пробавлялся.

Второй сотрудник-соученик был куда как сложнее и заковыристее. С этим равноправные отношения выстроить было совсем трудно. Во-первых, был старше. Это – раз! Во-вторых, норовист и заносчив. Это – два. Ну, а в-третьих, до богадельни прошёл обучение у маляра. Поэтому считал себя уже без пяти минут живописцем, до богомазания снизошедшим по обстоятельствам, от него не зависящим. Именно: отсутствием в округе возможности продолжения профильного обучения. На безрыбье, как говорится, и рак – рыба!

Как его на самом деле звали? А неизвестно! Называли, кто – Малер, на немецкий манер, кто – Маляр. Ну, Маляр, одним словом. Все так и звали – Малер-Маляр. Смысл и в том и в другом варианте близкий… хоть и не совсем. Там, у немцев, – художник. Здесь – маляр. Наверное всё-таки обидное для живописца прозвище. Всё-таки… Тем более, иконы у него, действительно, получались лучше, чем у остальных учеников. Ну, это ещё больше возвышало его в собственных глазах. До равноправного отношения с односумками он не снисходил. Хотя прекрасно отдавал себе отчёт, что если отойти от жёстких канонических правил и подобраться к божественному естеству образа, то «игреева мазня» вряд ли уступала его «живописи». Ну, это так… Положа руку на сердце… На самом деле, он кривил душой и держал дистанцию превосходства. К тому и были существенные причины. Писал он быстрее, охотнее, а потому работал продуктивнее. Обладал деловой хваткой и репутацией. Да и сам из себя был красив и статен. Не то что некоторые… И через это, по принципу, кто не работает, тот не ест, не гнушался подметать игреевы куски в трапезной – «всё равно добро пропадёт… – съест ещё кто-нибудь другой». Это происходило, когда Игр отбывал у Федермутер очередное наказание в алтарном углу кельи. Причём Маляр, как и всё делал, уминал его порцию так продуктивно быстро, что девчонки, которые сердобольно сочувствовали Игрею как безнадёжно неисправимому и старались потихоньку приносить ему из трапезной хотя бы вторые блюда, глазом моргнуть не успевали! Тогда Оленя – старшая из них – великодушно отряжала ему (Игру) своё второе. Что, кстати, шло ей только на пользу. Она к тому времени задевичилась . Всё чаще заглядывалась на Маляра, как он работает… над чем… Его легкомысленную небрежность по отношению к однокашнику ему прощала. А то, что свой скудный монастырский кусок отдавала ближнему своему (Игрею, например, а иногда и Маляру самому) делало её только стройнее. Ну, по этим же самым причинам и милее, конечно! Малярово криводушие её нисколько не смущало и не отталкивало. Наоборот, она считала это качеством деловым, необходимым условием успешности в жизни. В частности – семейной… Тут уже сказывалась Нютина школа.

Нюта же Маляра понимала, но недолюбливала принципиально. Хоть никогда и не наказывала. Оставляла ему возможность исправиться естественным образом, под влиянием обстоятельств. Резонно размышляя, перемелется, мол, – мука будет… Наказывать, надо сказать, не за что и было. Он всё делал по её правилам. Но нахватался этих правил, в основном, без её помощи. Ещё до неё. Где-то нахватался. У маляра, наверное. По этой причине часто, без нужды неуместно, демонстрировал свою осведомлённость и самостоятельность. Поэтому всё чаще в палитре их отношений возникал лёгкий мотив соперничества. Маляра всё больше тянуло на особицу. На особицу на Нютином поле. Вот в чём дело. Тут возникал некоторый парадокс положений. Поле было, определённо, Нютино, но на Маляровой, по праву, земле. Вот такая загогулина получается!..

Нюта держала ухо востро. Потихоньку, полегоньку обрубала маляровы поползновения на самостоятельность и независимость от неё. Ей это легко было делать. Маляр, по причине самомнения и молодой самонадеянности, действовал в одиночку. У Нюты за плечами был опыт, религия, система, целенаправленность, землячество, а потому мощная корневая поддержка. Маляр, кажется, сам рубил сук, на котором уселся. И сидел тут одиноким сычом. На чужом суку. Высматривал себе свою собственную добычу «на своей земле», вместо того чтобы, как и задумано было, работать на хозяйскую задачу. На основную идею хозяев этого сука, этого дерева. Что, конечно, по мнению Федермутер, было самонадеянным, ничем не оправданным «паразитством». Эдаким юношеским самолюбивым капризом, заскоком и попыткой использовать плоды и возможности этого дерева персонально для себя, ничем никому не одалживаясь. Пользоваться плодами, по её мнению, для него не предназначенными.

Хвост, таким образом получалось, пытался вертеть собакой. Вот Нюта его и обрубала потихоньку, сокращая эффект его влияния на беспокойство и разбалансировку общего организма.

Ну, а у Маляра была своя правда. Ему, в свою очередь, резонно казалось, что раз дерево «впёрлось» на его территорию (землю), то он, согласившись на такой захват, имеет полное право пользоваться его плодами. Использовать его возможности с пользой для себя.

Тут между ними и возникали, естественным образом, недоразумения. Которые красноречиво, образно можно описать русской народной пословицей: бодался телёнок с дубом… До Маляра никак не доходило, что чужеродный захватчик, этот сорняк на отчем поле, несмотря на все свои душеспасительные проповеди, родной земли цветам цвести не даст. Это он, чуженин этот, в проповедях для других призывал к кротости и смирению, «возлюби ближнего своего, молись за врагов своих». Сам же, под личиною евангельского смирения, был расчётливо холоден, бездушен, коварен и вероломен. В общем, на словах одно, на деле – всё наоборот!