Цзэдун Тао - Внутренняя империя Юань

Довольный Хулагу рассмеялся. – И все же, мне стоит больших усилий разжать кулак и выпустить птичку.

Он снова вздохнул. – Но иначе, нельзя никак достигнуть единства.

глава 7.

"В древности всякое существо достигало единства".

Лао-цзы.

Вот таки хорошо, что бывают проемы земли, откуда веет прохладой. Что есть хутуны, которые выкопали древние мудрые люди, опустившиеся на невероятную глубину; возможно они там достигли единства и "смотрят на нас как на свое начало… и подобно царям заботятся о бедных сиротах и вдовах".

А так, как всякая вещь извечно достигла там своей меры, дело остается за малым – тождеством сущности и существования. Но тут, без сомнений, присутствует разница категорий, дифферанс подхода к проблеме. И только очень наблюдательное сердце может заметить подлог. Из паленных пустошей не веет прохладой – лишь пепел кружит, и здесь разговор идет исключительно о духе тщеславия и сожженной им совести человека. Ведь не важно, какую степень самоотречения может избрать для себя горе-подвижник, а важно то, какой дух изначально внушит ему подобные мысли. Но исследуя катастрофу, все же, придется воспользоваться логикой разума…

Перед тем, как бросаться в большие воды – выходить в море, сперва нужно выяснить, если у него берега. Древняя мудрость гласит: " Если люди создают себе правила, законы жизни, которые далеки от самых простых рассуждений их разума, то эти пути нельзя считать истинными" . Ибо, именно разум, опираясь на "интеллект", в своих безграничных фантазиях может легко потерять всякие ориентиры. И тогда говорить о вещах бесполезно – "очевидное редко бывает истинным", хотя разуму его умозаключения видятся очень логичными. В поисках доказательств интеллект может зайти далеко, а дух обольщения ему подыграет, обнаруживая логику и правдоподобность во всем – в конечном счете, тщеславие растлит "разумную" душу и выжжет в ней все живое. И тогда начинаются поиски новых, еще не абстрагированных субстанций – душ наивных и глупых, внутренним миром которых можно питаться до времени, внушая им свои изящные истины и воруя все, что они по естественной Благодати имеют. Под это дело устраиваются монастыри и приходы, рассчитанные только на поддержание жизни. И если ей, этой жизни достаточно горсти риса или миски похлебки, обязательно найдется повод собрать про запас, ведь в духа мира сего далеко идущие планы. Вот мы и подошли по естественной логике к грустному финалу, – оказалось, изначальным побуждением к подвигу отречения являлся пресловутый дух мира, и результат налицо. Но как избежать лукавства и хитрости духов, кто же ответит?

Достигший единства становиться чистым как Небо. Тот, кто пьет из колодца древних, никогда не испытывает жажды. "Отсюда, когда потеряно Дао, то является нравственность; когда нравственность забыта, то является человеколюбие; когда человеколюбие оставлено , то является справедливость; когда справедливость покинута, то является почтительность. Вот почему почтительность есть последствие ослабления верности и преданности и начало всякого рода беспорядков…"

Стоит, однако, разобраться и понять, по причине каких изменений произошло оскудение. И чего мы стремимся достичь одной почтительностью к Истине?

Царь и пророк Давид изначально был пастухом – маленьким пастушкой при стадах отца своего, и ему приходилось заботиться об овцах постоянно и ежечасно. Ведь над ним стояли его старшие братья – достойные мужи, настоящие пастыри, авторитет которых был непререкаем. А отрок Давид как обычно – на побегушках; туго ему бывало порой, ибо стадо беспокоили волки. Они могли и подпаска сожрать: пока братья пировали в шатрах, Давиду приходилось упражняться в метании камней, чтоб самому не стать пиршеством волком, а заодно, защищать заблудших и отбившихся от стада овечек. В данном случае искусное владение пращой являлось условием жизни и смерти, юному отроку доводилось не раз выходить один на один с вожаком волчьей стаи – точно метать камни и быстро бегать. А все из-за того, что старшие братья уважали себя без меры и весь труд перекладывали на плечи подростка. А еще в промежутках между забегами Давиду приходилось петь для братьев, по ходу сочиняя своеобразные улигеры – гимны и песни, перекладывая на музыку Священную историю евреев. Вот так, из дня в день, неся послушание, Давид возрастал в добродетели, и незаметно приблизился к Богу. Но будет правильнее сказать – Бог призрел его чистую душу. Совсем неученую, но заключающую в себе единство.

В подражание великому пророку, Давид Лонжимо тоже сочинял гимны, больше похожие на военные марши, – тому способствовало постоянное устремление его души в будущую, небесную явь. И вера. А то, что вера без дел мертва он понимал буквально. Соответственно, любой идеал, любой созданный его верой светлый образ должен, так или иначе, обрести материализацию – достигать цели любой ценой являлось девизом жизни. Поэтому и гимны походили на военные марши, под которые "милиция Псов Господних" маршировала без страха и сомнений в логово еретиков-альбигойцев, и если нужно, смело могла шагнуть даже в ад. И как это часто бывает, его фанатической преданностью идеалам веры не преминули воспользоваться пастыри церкви – они посылали Давида в самое пекло, будь-то деревни вооруженные вилами и косами "добрых людей" на Сицилии, чумные бараки Туниса или лепрозории Палестины, там, где нужно было крепкое слово и непоколебимая вера. И воистину, такая вера порой творит чудеса – Давид оставался доселе жив. Но шел тридцать третий год его жизни, и надо было как-то определяться…

Когда с востока нагрянула орда, принесшая с собой специфический запах и очередную схизму, Давид почувствовал, что это и есть крестный путь его веры; о расправах монголов в Багдаде и Сирии ходили жуткие слухи. И чем они были ужасней, тем больше будоражили душу и горячили кровь – вот настоящее дело! Что говорить о самоотречении и добровольной нищете, и блаженствовать подобно альбигойцам, когда можно доподлинно быстро постигнуть Истину, реально шагнув на крест. То, что альбигойцы с блаженной улыбкой тоже шли на костер, в расчет не принималось – какие могут быть упования у еретиков. А тут до Рая – рукой подать; ведь согласно учению церкви, при жизни окаянного тела это категорически невозможно… В основном, исключительно из этого догмата и велась борьба церкви со всякого рода выскочками – жертвами безумных прелестей и обольщений.

И вот, взяв с собой нескольких братьев-монахов, таких же отчаянных и неудержимых "псов", получив благословение ордена на добровольную смерть и инструкции от легата самого папы, Давид отправился к людям-зверям, вырвавшимся из диких монгольских степей, словно из клетки. Можно только представить себе состояние образованного европейского человека, шагнувшего в бездну невежества и бескультурья – дикой вони вшивой овчины и никогда не мытых тел. Но время пришло.