Галина Мамыко - Монастырские

Сегодняшний гость не соответствовал представлениям Елизаветы Аркадьевны о человеческих достоинствах и недостоинствах. Потому что это был священник. Он сидел на стуле, руки он положил на колени, как школьник. Елизавету Аркадьевну поразило, что, оказывается, существуют до сих пор попы, которые не боятся разгуливать по городу (и тем более в помещении райкома партии!) в своём поповском облачении. Она так и доложила шефу – первому секретарю Богдану Сергеевичу Монастырскому:

– В приёмной – поп.

И многозначительно добавила:

– В поповской одежде!

– Скажите ему, что без предварительной записи не принимаю.

– Сказала. Но…

Елизавета Аркадьевна замялась.

– Что?

Она приблизилась вплотную к столу, но вслух говорить раздумала:

– Можно я напишу?

Богдан Сергеевич с интересом посмотрел на секретаршу. Он её знал много лет. Доверял как себе. Такое поведение было не привычно для опытной партийной работницы. Он молча ожидал, пока она писала карандашом на отрывном листе календаря: «Поп сказал, что он ваш родственник!!!» Три восклицательных знака показывали, какие сильные чувства пережила партийная дама от такой новости.

Богдан Сергеевич вырвал из календаря лист с восклицательными знаками, разорвал:

– Сожгите.

– Поняла, Богдан Сергеевич, – секретарь сжала в кулаке бумажки, закивала, и стали ещё лучше видны её красивые, тщательно выложенные вокруг головы косы.

– А ему велите уйти. Скажите, он ошибся.

– Конечно! – в голосе Елизаветы Аркадьевны звучало облегчение.

Она радовалась, что не придётся передавать тем людям, которым она обязана была доносить на Монастырского, такие неприятные вещи. Нет, она, конечно, поставит в известность «их» о визите попа, но и что из того. Мало ли кто обивает пороги высоких приёмных. Главное, встречи с Монастырским у попа не состоялось.

Но она ошиблась. Через минуту поп без приглашения вошёл в кабинет первого секретаря. Елизавета Аркадьевна хотела было встать на его пути, сделать строгую гримасу, заговорить железным голосом … Она считала, что у неё – талант вызывать у неугодных посетителей замешательство. Но сейчас она испытала такое сильное удивление, что сама пришла в замешательство. Она увидела, что этот человек действительно внешне похож на её начальника – Монастырского Богдана Сергеевича. Она в недоумении переводила взгляд с одного на другого. Высокий лоб, благородные черты лица, выразительные красивые глаза, широкие кустистые брови… Яркая внешность. Неужели и правда родственник? Старший брат?! И это повергло секретаря в такой ужас, что она молча ушла.

Богдан Сергеевич поднялся. «Ну вот…» – подумал он. За этим «ну вот» стояло много чувств и мыслей, накопленных за последние десятки лет. И заключали в себе эти чувства и мысли одно: страх. Это был страх перед возможной встречей с тем, кто одним своим присутствием рядом с Богданом Сергеевичем мог перечеркнуть благополучную жизнь советского партийного руководителя. Двоюродный брат был старше его на одиннадцать лет. И хотя Богдан Сергеевич никогда его раньше не видел, но с первого же взгляда признал в этом священнике родную кровь. Внешнее сходство его опечалило.

– Что ты хочешь от меня? – сказал Богдан Сергеевич и отвёл взгляд.

Священник дружески улыбался. Открытое лицо, добрые глаза. Приятная внешность. Как у всех мужчин из рода Монастырских, подумал с тоской Богдан Сергеевич.

Богдану Сергеевичу не нравилось, что говорит с родным человеком холодным тоном. Ему было стыдновато за свою демонстративную отчуждённость. Он помнил рассказы отца о дяде Коле. О том, как красноармейцы убили его семью за веру в Бога, а двум мальчуганам‑сыновьям посчастливилось избежать расправы. Эта история в ту пору получила огласку благодаря «сенсационному» (как писали в иностранной прессе) участию Сталина в жизни осиротевших братьев Монастырских – Богдана и Игоря. Мальчиков Сталин взял под своё покровительство. Один из них по окончании Отечественной войны стал священником. Последнее обстоятельство и встревожило Богдана Сергеевича. А вдруг кто‑то наверху узнает о такой родственной связи? Шли годы. Никто вопросов Богдану Сергеевичу не задавал. Может, тень Сталина за спиной двоюродного брата мешала, а может, безукоризненный авторитет самого Богдана Сергеевича не позволял чинить ему неприятности… Но всё равно он жил в напряжённом ожидании, что рано или поздно двоюродный брат в поповской рясе объявится в его жизни. И вот, страшный сон сбылся.

– Здравствуй, Богдан, – сказал отец Антоний. – Давно я хотел тебя увидеть. Но встреч, скажу как есть, все эти годы не искал намеренно. Не хотел, чтобы из‑за моего священнического сана у тебя возникли служебные неприятности.

– Однако, теперь ты почему‑то…

Богдан Сергеевич не договорил. Он собирался сказать резкость, но под внимательным взглядом сочувствующих глаз стушевался.

– Да, Богдан, теперь я, к сожалению, вынужден быть в этом кабинете. У меня безвыходная ситуация. Меня недавно чуть не убили люди из органов. Спасибо, лисица спасла.

– Что?

– Да, была у меня одна знакомая лисица по имени Рыжая. Собой пожертвовала. Бросилась на убийцу. В горло вцепилась.

– А… – Богдан Сергеевич не знал, что сказать.

Он был в замешательстве.

Помедлив, предложил, наконец, посетителю сесть.

– Как же это? – сказал Богдан Сергеевич.

Он не знал, как себя вести. Ему не хотелось, чтобы кто‑то узнал, что в его кабинете сидит поп, и они разговаривают. И самое неприятное, в который раз подумал Богдан Сергеевич, что этот поп и он, партийный руководитель, между собой внешне так схожи, что можно принять за братьев‑близнецов. Вот и отец говорил, что с дядей Колей они были как братья‑близнецы.

– Да так. У нас молебен шёл в церковном дворе, водосвятный. Людей было не так и много. И среди них стоял тот, с площади Дзержинского, которому приказали меня убить. Раньше я как‑то уже сталкивался с ним… Однажды он с пистолетом в кустах меня подкараулил, да лисица, подружка моя славная, его поймала. За штаны притащила. Он тогда заметно растерялся. И даже извинялся. Я уже подумал, на том и закончится. Да ошибся… И вот, спустя время, на молебне… Когда я стал кропить людей святой водой, он и достал свой пистолет. А вот выстрелить в меня не успел. Тут же Агапов бросился, закрыл меня собой…. Погиб мгновенно. Да‑а… За ним следом и я уже приготовился к подобной участи. И вдруг – Рыжая! Летит, сердечная, как птица, да мёртвой хваткой чекисту в горло. Он в неё и пальнул напоследок, перед тем как Богу душу отдать.

Священник замолчал.

– А кто этот, Агапов?

– Так… – священник перекрестился. – Царство ему небесное!