Игорь Вязовский - Ищите и обрящете. Рассказы о вере и жизни

Нам взамен этого предлагали Павок Корчагиных, Павликов Морозовых – убей отца, предай мать, и ты будешь с нами! Это было очень трудное время. Только в Хрущевскую оттепель мы узнали, куда ушли наши пленные, почему из немецких лагерей они попадали в лагеря советские: Магадан, Воркута, Колыма. Этих людей встречал на Родине взор собиста, допрос, анкета. И чуть что не так – ГУЛАГ! Мы тогда познали истинное лицо «рая» земной жизни. Мы узнали, что руками заключенных строился БАМ. Обманутые призывами партии, молодые люди уезжали на Целину. Что из этого вышло, – мы видим сегодня! Где эти воспоминания о лагерях, о жизни в Германии, о трагедии армии Власова? Где это?! Правда, якобы, не пользуется спросом. Нам говорят другую «правду» из-за рубежа. «Мы дадим вам новую жизнь, полную удовольствий и жвачек!» Русский человек, когда же ты прозреешь, когда поймешь, что книга твоей жизни – это святое Евангелие. По ней надо идти дорогой жизни, в ней черпать свою силу».

Митрополит Иоанн:

«Запомните все: не покаемся – не очистимся; не очистимся – не оживем душою; не оживем душою – погибнем. «Если не будет покаяния у русского народа, конец мира близок. Бог… пошлет бич в лице нечестивых, жестоких, самозванных правителей, которые зальют всю землю кровью и слезами» – это слова праведного отца Иоанна Кронштадтского, сказанные задолго до катастрофы 1917 года».

Уже нет с нами здесь, на земле, владыки Иоанна. Я знаю, многие до сих пор переживают его неожиданную, безвременную кончину. Наверное, я счастливее этих людей… Мне покойно сознавать, что звучит еще голос другого проповедника, пришедшего к нам из того же послевоенного, закаленного поколения русских монахов и иереев.

4 ноября вокруг отца Василия было много цветов и много людей. Маленький кладбищенский храм не смог вместить всех желающих поздравить любимого батюшку. За советом и помощью, за утешением и молитвой тянутся к нему люди. Многие лета тебе, наш дорогой батюшка! Многие лета верного служения не ниве Христовой, в помощь и утешение всем страждущим и обремененным.

Да хранит тебя Господь!

(«Поминайте наставников ваших» из серии: «Духовное возрождение Отечества». В дальнейшем будут приведены выдержки из книг той же серии: «Русь Соборная», «Самодержавие Духа», «Наука смирения», «Одоление смуты», «Время приобретения».)

В подземном переходе на Невском, прижавшись к стене, стоит девочка-подросток. К груди приколота табличка: «Помогите, умерла мама». Люди проходят мимо. Я подошел, подал два рубля – все, что оставалось в кошельке. Она подняла глаза: «Спасибо». Через пару дней я встретил ее снова. Она стояла на прежнем месте, так же безнадежно прижавшись к стене. Теперь рядом с табличкой было приколото свидетельство о смерти. Но люди, как и прежде, быстро проходят мимо. То ли действительно спешат, то ли боятся остановиться, увидеть…

В так называемой провинции нашей, в глубинке, меньше денег, нет работы. Но там ближе земля, рядом соседи, и люди еще не научились не видеть и не слышать чужого страдания. Что-то еще знают друг о друге. Чтобы понять, чем отличается бедность от нищеты, нужно приехать в большой город. Здесь, в шуме, непрестанном движении – человек совершенно одинок и беззащитен в своем горе, болезни, старости.

В этот раз, когда я возвращался домой после утомительного дня, на улице, перед входом в метро «Черная речка» стояла совсем старенькая женщина. Небольшого роста, в длинном выцветшем плаще. На ногах у нее надеты большие потертые кроссовки, так странно дисгармонирующие со старинной аристократической, тоже изрядно поношенной и выцветшей шляпкой. В руках она держала букетик маленьких бумажных самодельных цветов. Нет, она не просила милостыню, а предлагала купить этот жалкий, никому не нужный букет, безнадежно усталым, спешащим по своим делам, совершенно равнодушным людям. Глаза у нее были ясные и голубые. Я подошел, мы разговорились.

– Пенсия у меня маленькая, – как бы оправдываясь, сказала старушка, – раньше мы, жены, не работали, так что у меня полстажа только и набралось. Дали мне 27 рублей, потом до 36 дошло, после этого пересчитали на тысячи, сейчас получаю 290.

Мы присели на скамейку. Какой-то мальчик лет 14-ти все посматривал с любопытством, подсел, стал прислушиваться. Потом тихонько свистнул, пренебрежительно махнул рукой и убежал.

– Не обидно, как же вы на такие деньги живете? – спросил я старушку.

– Я еще, слава Богу, угол имею, постель теплую и чистую. Пенсию небольшую. Плюс тут, эти цветочки – это на чай и сахар. Когда-то я на курсах была, научили делать цветочки. Я их делала и дарила. Потом смотрю, стоят с наших курсов, продают. Жизнь-то тяжелая пошла, вот я и стала продавать. Мне жить уже плохо, все-таки, шутка сказать, 92 года. Приду почитаю, хоть это еще могу, лягу спать. Встану, а легкости в теле нет, как будто всю ночь дрова таскала. А чтобы сделать первый шаг, надо раскачаться сначала. Так и живу.

– До революции так же тяжело жили, Валентина Ивановна?

– Да как вам сказать… Нас в семье детей было трое. Отец-то, простой рабочий, кормил нас всех. Мать занималась по хозяйству. И мы сыты были. У кого было и по 5–6 детей – тоже не голодали. Конечно, что такое мороженое, мы не знали, но обед всегда был. Покупали продукты на рынке. Сколько имеешь денег, на столько и покупай.

На мой вопрос, чем же занималась в те времена ее мама, моя собеседница искренне удивилась:

– Да если у нее трое ребят, мало ли дел по хозяйству! И на рынок сходить, обед приготовить, комнату убрать, постирать… У нас одна комната была. Раньше в отдельных квартирах жили только господа. Печка, дровяное отопление, вода холодная. В кухне стояла одна плита, на ней 5 конфорок. И все-таки успевали приготовить обед все. На нашей улице жили рабочие, и сама улица называлась «Рабочей». На улице была одна булочная, там наши мамы покупали хлеб. И к двунадесятым праздникам: Рождеству, Пасхе… купец этой булочной каждой хозяйке давал десяток пирожных бесплатно. Мы же ребятишки были, что с нас взять? Праздник-то уже кончился, а мы идем в булочную и говорим: «Дяденька, нам бы праздничного». А сами-то все съели уже. «Как праздничного?! Мать-то ваша взяла». – «Не-е, дяденька, нет!» Он, чтобы отстать от нас, сунет всем по пирожному. И мы идем с «праздничным». Проще жизнь-то была. Наверное, не одни мы ходили, еще были желающие, – старушка задумалась, машинально перебирая свой букетик. – Нищие стояли только у церкви, на улице ни одного не увидишь. Я помню одну старушку. Снимала она угол – кроватка, столик, сундучок – и все. Стояла у церкви, родных не было, старая-старая. Кто пирожок испечет дома, то кусок обязательно ей: «Снеси-ка Марье Авдеевне!» Так что по праздникам она была сыта. Да и в другие дни народ ее не забывал: подавал милостыню, пасху, куличи, яички. А сейчас, говорят, у некоторых это как работа. Переоденется в «рабочее» и тянет руку. «Отработал», и домой. Бога люди забыли.