Сергей Шуляк - Вопросы священнику

Еще раз поставим вопрос: кто такой Иешуа Га-Ноцри? В русской литературе (Тургенев, Щедрин, Блок и другие) издавна сложилась традиция воплощать самые свои заветные идеалы в образе Христа, даже если эти писатели не верили в Него как в Богочеловека. То же самое и в живописи (Крамской, Поленов). Можно было бы думать, что Булгаков следовал по их стопам: хотел связать свои представления о добре, о жизни общества и долге человека со знакомым и светлым обликом Иисуса. Однако Иисус вышел у него в высшей степени странным. Это вызвало самые разноречивые мнения. Владыка Иоанн Сан-Францисский писал, что наконец-то в России всерьез заговорили о Христе. А знаменитый русский писатель-христианин возмущался: как это Булгаков понял, что в пьесе “Последние дни” Пушкина на сцену выводить нельзя, а вот Христа вывел, да еще как! Быть может, не без влияния Булгакова Паустовский в минуту затмения написал о Христе как о “нищем бродяжке”, хотя Христос менее всего “бродил” и никогда нищим не был (Он и Его ученики сами подавали нищим. Вспомним ящик Иуды!).

Я могу сказать о том впечатлении, которое на меня произвела вся псевдоевангельская часть романа (кроме Пилата, который видится мне в истории именно таким). История Иешуа Га-Ноцри и история Иисуса Назарянина — две истории, весьма мало похожие друг на друга. Автор романа как бы нарочно старается сделать их даже в деталях решительно отличающимися. Единственное сходство — это имена: Иешуа Га-Ноцри, Каиафа (и то искаженное), Иуда и Матфей. Осуждение прокуратором и крестная смерть — события обычные в ту эпоху. Достаточно почитать Иосифа Флавия, чтобы убедиться в этом. Одним словом, у Булгакова все находится в противоречии с Евангелием. Это лишает нас возможности говорить о Иешуа Га-Ноцри как о Христе. Христос гностиков, Ария, Спинозы, Штрауса, Ренана — все это искаженный Христос Евангелия. А здесь просто другое лицо, которое и говорит-то по-другому, и учит другому, и облик имеет иной. Где это в Евангелии можно найти такое, например, обращение, как “добрый человек”, столь любезное Га-Ноцри? Это ни в коем случае не Христос Евангелия, а, в лучшем случае, Христос Ге. Этот художник в своих картинах (кроме “Тайной вечери”) как бы заранее проиллюстрировал Булгакова.

Цель и замысел свой автор унес с собой в могилу, это признают все. Мы можем лишь гадать о мотивах его поступка. Быть может, он не хотел изображать подлинного Христа, не решался, а поэтому выдумал другого, чтобы куда-нибудь поместить своего Пилата. Для своего оправдания он мог встать на известную точку зрения, будто о Христе мы ничего не знаем, кроме имени. То, что Иешуа обвиняет Матфея в подлоге, может быть литературным приемом для оправдания точки зрения автора. Любопытно и то, что в конце образ Га-Ноцри как бы двоится. Один — это нищий мечтатель из Гамалы, другой — это Вершитель Судеб. Это тоже нечто вроде намека на то, что Га-Ноцри — не настоящий Христос.

И, наконец, о “московском слое”. Думается, что явление Воланда в Москве 30-х годов имеет тот смысл, что сам дьявол и его компания кажутся порядочными малыми на фоне убогой и мерзкой действительности. Это великолепный сатирический прием.

Тема Маргариты (особенно когда она летела на шабаш) напомнила мне работу Бахтина о Рабле. Подавляющая строгость, унылость и глупая “серьезность” жизни в замкнутом обществе вызывает протест в виде стремления к свободе, насмешке, глумлению, фарсу. Только Бахтин зря сюда приплел Средневековье. В его церковной культуре была не только “серьезность”, но и легкость, шутка (святой Франциск). Озорное высвобождение, полет, разбивание условностей с изумительным мастерством переданы в путешествии Маргариты.

Вопрос: Оценка произведений Толкиена ("Властелин колец", "Хоббит" и др.) c православной точки зрения?

Отвечает иеромонах Адриан (Пашин):

Несомненно, что Джон Рональд Руэл Толкиен – писатель выдающийся, и его книги как литературные произведения представляют немалый интерес. Написанные прекрасным языком, в увлекательной форме, они читаются просто запоем. Присутствует в них и ненавязчивая поучительность – например, в том, что подвиги совершаются абсолютно негероическими людьми (точнее хоббитами).

Однако с православной точки зрения многое в произведениях Толкиена настораживает. Будучи представителем направления "фэнтези", Толкиен не просто выдумывал необычные сказочные сюжеты, но и пытался отобразить в них некую духовную реальность. Надо сказать, что и большинство сказок не так просты, как кажется. Они, как правило, рисуют борьбу сил добра с силами зла, а если взять традиционные русские сюжеты о победе над многоголвым змием, то ясно, что их первоисточником является Откровение Иоанна Богослова, Апокалипсис.

Произведения Толкиена также весьма драматично показывают противостояние добрых и злых сил. Но, хотя в их основе лежат христианские представления, у Толкиена происходит довольно ощутимое смещение акцентов.

Однако если в "Сильмариллионе", этой своеобразной космологии, искажение христианского учения о сотворении мира очевидно, то в других произведениях дело обстоит сложнее. Так, в эпопее "Властелин колец" зло выглядит, да и является значительно более могущественной силой, чем добро. Оно почти всесильно, от него некуда укрыться, не к кому прибегнуть. "Всевидящее око" (один из главных образов книги) оказывается принадлежностью князя смерти в Мордоре, а не Бога (хотя в православной традиции есть даже икона с таким названием).

Бог если и присутствует у Толкиена, то в лучшем случае как Создатель, а не как Промыслитель, без воли Которого и волос с головы человека не упадет. Внутреннее ощущение при чтении книги: страх и напряжение, вызванное тем, что ошибка героев может повлечь за собой гибель всего мира. Кстати, главные герои – хоббиты – для победы над злом должны пройти "во глубину ада", в центр Мордора (аналогия с сошествием во ад Христа здесь невозможна по целому ряду причин, что понятно любому читателю).

Надо ли говорить о том, что христианская идея спасения совершенно противоположна: путь к Царствию Божию, а не в преисподнюю. Сама победа героев выглядит счастливой случайностью, которой могло и не быть.

Впрочем, детали можно долго обсуждать, но главная опасность произведения заключается именно в этом: ощущение силы зла и шаткой слабости, почти ничтожности добра. И если взрослый человек вполне может противопоставить этому "воздуху книги" внутреннее убеждение, то для ребенка это сделать гораздо сложнее, тем более, что форма сказки оказывает на него особенно сильное воздействие.