Рональд Данн - Когда небеса молчат

Еще раз повторю, что я вовсе не призываю петь этот псалом на воскресных службах. Я лишь хочу, чтобы Церковь осознала, что ощущение дезориентации — законное чувство в духовном опыте любого верующего, и в своем служении этим людям Церковь должна уделить внимание и этой проблеме.

«Обращение к «псалмам тьмы» может быть расценено многими как свидетельство маловерия и отступничества, но для сообщества действительно любящих и искрение верующих людей это будет шагом дерзновенной веры, быть может, несколько преображенной. Сие обращение есть шаг дерзновенной веры, с одной стороны, потому что оно призывает прочувствовать и испытать мир, каков он есть, во всей его неприглядности, а с другой — потому что оно возлагает ответственность за все беспорядки и беды в этом мире на Бога, заявляя, что все происходящее находится под Его неусыпным контролем. А посему не существует никаких предосудительных, запретных или неуместных тем — ведь это говорит паше сердце. Умалчивать о каких–то моментах жизни при разговоре — это все равно, что удалять их из ведения Божия. Таким образом, эти псалмы играют важнейшую роль: они показывают нам, что говорить нужно обо всем, и то, о чем мы говорим, должно быть обращено к Богу, Которому одному известны все тонкости жизни». [69] Ibid., p. 52.

Как я уже упоминал ранее, меня поразило, что, записывая в книги свою веру, израильтяне не исключали мрак и тьму из своего религиозного опыта. Но еще более удивительно в этих «псалмах дезориентации» то, что ни один из авторов ни разу ни словом не обмолвился о том, что он более не верит или не доверяет Богу. Даже в самом мрачном из псалмов Бог выступает перед нами как Тот, Кто всегда присутствует рядом и Кто внимательно следит за «дезориентацией» и сумбуром, царящими в пашей жизни. И именно такая дерзкая, упрямая, возмущающая и ропщущая вера дает нам новый источник жизни даже в глубинах преисподней.

Теперь же я хотел бы поговорить о тьме несколько иного рода.

Ушей Всевышнего достигнул вопль страдальца:

«Все, кто ходит к психиатру, — психи». Как часто я слышал сие расхожее мнение и посмеивался над этими словами. Они отчетливо прозвучали у меня в ушах, когда я в нерешительности остановился перед больничным кабинетом с надписью «Психиатр». Мне потребовалось десять долгих лет, чтобы подойти, наконец, к этой заветной двери.

Все вокруг говорили нам, что мы прекрасно держимся после самоубийства нашего сына — достойный пример силы христианской веры. Признаться, я и сам думал точно так же. Окруженные родными и добрыми друзьями–христианами, вкушая от милости Божией, исполненные покоя, исходящего от сознания того, что тебя понимают и поддерживают, мы действительно худо–бедно пережили те страшные, тяжкие дни. Воистину прекрасный пример настоящей христианской жизни, как написал нам в письме один приятель.

Как нарочно, в то время, когда Ронни заболел и умер, у нас в церкви начали происходить замечательные события. Весной 1970 года Господь послал на нашу общину настоящее духовное пробуждение — по–другому и не назовешь. Создавшуюся ситуацию можно было объяснить исключительно сверхъестественным вмешательством. Все мы молились непрестанно: семь дней в педелю, двадцать четыре часа в сутки. Практически ежедневно люди каялись и десятками принимали Христа в свое сердце. Воскресные службы проходили с острым ощущением Божьего присутствия. Знакомы мы были и с духовными борениями, однако возглас «Слава Господу!» стал девизом нашей церкви. Мы все искренне верили, что стоит нам только помолиться и прославить Бога, как все наши проблемы и несчастья как рукой снимет.

И вот, столкнувшись лицом к лицу с такой страшной трагедией, мы с Кай, увлеченные всеобщей восторженностью, решили, что самое ужасное уже позади. Нам удалось пережить самые жуткие времена, которые только могли выпасть на голову родителей, и мы выжили. Подобно израильтянам, которые, увидев как над головами египтян сомкнулись волны Чермного моря, подумали, что враг повергнут и уничтожен, мы тоже пребывали в этом заблуждении.

Это было начало 70–х годов, время, когда полки книжных магазинов еще не были завалены вспомогательной литературой тина «1000 полезных советов по психиатрии», время, когда еще не проводились столь многочисленные, как в наши дни, семейные семинары и встречи с христианскими психоаналитиками. И вообще, в христианских кругах, но крайней мере в тех, в каких вращался я, было не принято говорить о депрессии, о смерти или человеческом горе. Никто никогда не говорил о том, что, хотя мы довольно неплохо справлялись с постигшим нас несчастьем, наши души были травмированы обрушившейся на нас трагедией. Рядом не было никого, кто бы подставил нам плечо и вывел бы Кай, меня и детей из мрака скорби и страданий. Если бы тогда нашелся такой человек, мы бы смогли избежать многого из того, что последовало далее. Но в то время мне казалось, что все мои проблемы исключительно духовного плана.

В начале 1976 года я внезапно ощутил некое дурное предчувствие и даже физическое недомогание. Меня охватило гнетущее отчаяние. Когда, наконец, осознание смерти да нет же, самоубийства! — моего сына Ронни сделалось для меня чем–то обыденным, я понял, что я отжил свое. Все лучшее в моей жизни осталось далеко позади, и даже самые счастливые моменты, ожидающие нас в отдаленном будущем, никогда не будут столь же радостными, как те, что мы пережили раньше.

Впервые я догадался, что дело обстоит довольно серьезно, когда, сидя как–то вечером в церкви перед началом службы, я вдруг испытал сильнейшее чувство страха, безотчетного, необъяснимого, но весьма реального страха. Я понял, что не могу сегодня проповедовать. Я не смог бы выйти сейчас к кафедре и начать поучать собравшихся послушать меня людей я не выдержал бы этого. Но это был мой долг. До начала богослужения оставалось еще минут десять, так что я поспешил выйти из церкви, решив прогуляться на свежем воздухе, моля Бога о том, чтобы Он помог мне вынести эту службу.