Филип Янси - Что удивительного в благодати?

Проявляя любовь и участие к падшим, Иисус видит в любом человеке заблудшее дитя Божье. Он видит дитя, любимое Отцом, о котором Отец плачет, ибо дитя впало в грех. Иисус видит человека таким, каким создал и предназначил ему быть Бог. То есть сквозь поверхностный слой грязи Он видит подлинное «я» человека. Иисус не отождествляет человека с его грехом. Он видит в грехе нечто чуждое, не связанное неразрывно с самим человеком, от чего человека надо освободить, чтобы вернуть ему исконное «я». Иисус мог любить людей, потому что умел разглядеть их под слоем наружной грязи.

Мы омерзительны, но мы — радость и утешение Божье. Всем нам, христианам, нужны «очи, исцеленные любовью», чтобы различить в другом человеке объект той же благодати, какую Господь столь щедро изливает на нас. «Любить человека — значит видеть его таким, каким предназначил ему быть Бог», — писал Достоевский.

Историк и искусствовед Роберт Хьюз рассказывает о .преступнике, приговоренном к пожизненному заключению в тюрьме строгого режима на острове где–то у берегов Австралии. Однажды ни с того ни с сего каторжник набросился на своего товарища и забил его насмерть. Убийцу отвезли обратно на материк. Он предстал перед судом и откровенно, без малейшего волнения, признался в содеянном. О происшедшем он нисколько не сожалел, хотя, по его словам, ничего не имел против того человека.

— В чем же дело? — спросил озадаченный судья. — Каков был мотив?

Каторжник ответил, что не мог более выносить заточение на острове и не видел смысла в своей жизни.

— Хорошо, хорошо, я все понимаю, — сказал судья. — Если бы вы бросились в океан, это никого бы не удивило. Но убийство! Зачем вы убили человека?

— Ну, я прикинул… — заговорил каторжник. — Я — католик. Совершив самоубийство, я попаду прямиком в ад, зато после убийства меня привезут в Сидней и я смогу исповедаться, прежде чем меня повесят. Тогда Бог меня простит.

Логика, которой руководствовался этот австралийский каторжник, в точности отражает логику принца Гамлета, не решившегося покончить с королем во время молитвы из страха, что в этот момент все дурные дела будут ему прощены и братоубийца вознесется на небеса.

Любому человеку, взявшемуся писать о благодати, приходится сталкиваться с этим парадоксом. В стихотворении Одена «На данный момент» царь Ирод четко излагает «логический вывод» благодати: «Всякий мерзавец скажет: мне нравится творить злодеяния, Богу нравится их прощать — отлично устроен мир!»

Готов признать, что до сих пор «портрет благодати» получался в этой книге односторонним: я говорил о Боге как о любящем Отце, желающем нас простить. Я говорил о благодати, как о власти, разрывающей узы, как о милосердии, преодолевающем глубочайшие разногласия. Однако именно власть благодати многих пугает, и я подошел к опасной грани. Я решился на это, поскольку именно так, мне кажется, поступает Новый Завет. Вот что писал великий проповедник прошлого Мартин Ллойд–Джонс:

В некотором смысле весть об «оправдании только верой» может оказаться опасной, как и весть о спасении единственно по благодати.

Каждому проповеднику я хотел бы сказать: если никогда раньше ваши проповеди о спасении не истолковывали превратно, то перечтите их еще раз. Истинно ли вы проповедуете то спасение, какое предлагается в Новом Завете безбожникам и грешникам, всем врагам Божьим? Правдивая проповедь доктрины спасения всегда несет в себе риск быть неправильно истолкованной.

В концепции благодати есть нечто опасное, скандальное. Когда богослова Карла Барта спросили, что бы он сказал Гитлеру, Барт ответил: «Иисус Христос умер за твои грехи». Грехи Гитлера, предательство Иуды… Неужели благодать не знает ограничений?!

Два гиганта Ветхого Завета, Моисей и Давид, совершали убийства, но Бог все равно любил их. Я уже упоминал человека, возглавлявшего гонителей христиан, который в итоге превратился в не имевшего себе равных миссионера. Павел неустанно твердил о чуде прощения: «Меня, который был прежде хулитель и гонитель и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии; благодать же Господа нашего (Иисуса Христа) открылась во мне обильно с верою и любовию во Христе Иисусе. Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1 Тимофею 1:13–15).

Рон Никкель, глава Международного Союза Заключенных, постоянно обращается к преступникам разных стран с одной и той же проповедью: «Нам не известно, кто из нас достигнет небес, — говорит он. — Иисус предупредил нас, что многих ожидает сюрприз: «Не всякий, говорящий мне: «Господи, Господи» войдет в Царство Небесное». Однако мы знаем, что там окажутся многие воры и убийцы. Иисус на кресте посулил Царство Небесное распятому с Ним разбойнику, и апостол Павел был соучастником убийства». Я видел лица приговоренных преступников — в Чили, в Перу и в России, — когда до них доходил смысл слов Рона. Им парадокс благодати казался чудом, в которое верилось с трудом.

Снимая документальный фильм о гимне «О благодать», Билл Мойерс и Джонни Кэш побывали в тюрьмах особого режима. После исполнения гимна Кэш задавал вопрос: «О чем эта песня?» Человек, отбывавший срок за покушение на убийство, ответил: «Я был дьяконом, служил в церкви. Но пока не попал сюда, понятия не имел, что такое благодать».

Вероятность «злоупотребления благодатью» во всей своей неприглядности проступила во время разговора с одним моим знакомым — назову его Даниэлем. Как–то вечером мы сидели в ресторане, и Даниэль поведал мне, что собирается развестись с женой, с которой прожил пятнадцать лет. Он нашел себе девушку помоложе и покрасивее: «С ней я снова чувствую себя живым, такого я уже много лет не испытывал». С женой у Даниэля особых трений не возникало. Просто ему захотелось перемен, как допустим, бывает, когда человеку приспичит купить новый автомобиль.

Будучи христианином, Даниэль отлично осознавал личные и моральные последствия своего решения. Если он оставит жену, он причинит и ей, и троим детям непоправимый ущерб. И все же, говорил он, притяжение молодой женщины слишком сильно. Она влечет его, словно мощный магнит.

Я слушал его рассказ с печалью и скорбью и почти не комментировал, пытаясь свыкнуться с новостью. За десертом Даниэль «взорвал бомбу». Он сказал:

— Вообще–то у меня есть к тебе дело, Филип. Я потому и попросил тебя о встрече, что хотел задать вопрос. Он меня очень беспокоит. Ты же занимаешься богословием. Как ты думаешь, Бог может простить зло, которое я задумал?