Александр Торик - Флавиан

— Бог простит тебя, Алексей, полюби жить в правде, в правде — Христос! А, отец лжи — сатана, не служи больше ему.

— Помоги мне, отец Флавиан, мне самому эту гору не осилить!

— Бог поможет, Лёша, идём дальше — мытарство осуждения и клеветы. Грешен?

— Осуждения? Что значит — осуждение?

— Осуждение-то? А ты вспомни, что ты говоришь находясь за рулём по адресу «подрезавшего» тебя водителя, нагрубившего тебе начальника, валяющегося на пороге подъезда пьяного, что ты мысленно произносишь в адрес многих современных политиков, когда смотришь какие-нибудь «парламентские новости» — вот это, как раз, и есть — осуждение.

— Так ведь я же справедливо так говорю или думаю, ведь они же и вправду продажные хамелеоны, я про политиков, или за рулём — ну, если он «козёл» и чужими жизнями рискует, так я и говорю — «козёл», или «баран»! Что ж я неправду что ли говорю?

— Правду. Но — свою, человеческую, такую как ты её видишь и понимаешь. Но, поскольку видим-то мы далеко не всё, а понимаем и ещё меньше, то Господь и предупреждает нас не лезть осуждать, размахивая этой своей правдой, чтобы самим не вляпаться ещё сильнее (а так, обычно и бывает). Наша «правда» основана на неполной информации и, потому, не может быть настоящей правдой. Тогда как Бог видит и действия, или слова, человека, но, в отличие от нас, видит и мысли и внутренние побуждения совершившего эти действия или сказавшего эти слова. Поэтому Его суд объективен и справедлив, а наш — всегда несовершенен. Господь, заповедуя нам не судить никого, как раз и предупреждает нас от опасности стать судьями необъективными, неправедными и тем навлечь на себя праведный суд Божий. Понял?

— Не совсем…

— Ну смотри, например; идём мы с тобой по улице и видим нищего. Ты от души пожалел его, собрал по карманам всё, что у тебя было, скажем — десять рублей, и отдал ему. Я, увидев это, позавидовал твоей щедрости, и решив показаться ещё щедрее, дал нищему сто рублей. А мимо шла, например, мать Серафима. Увидела она всё происходящее и подумала — какой же жмот этот Алексей — всего десятку дал, не то что отец Флавиан — вон какой добрый — целую сотню отвалил! А, Господь, смотрит на всё это сверху и «начисляет»: Алексею, за искреннюю доброту — награду; Флавиану за зависть и тщеславие — осуждение; и Серафиме тоже — осуждение, чтоб не судила по внешнему, и не брала на себя полномочия Бога.

— Теперь — понял. Ну, тогда я уже точно осуждён! Считай каждый день моей жизни — сплошное осуждение! Ведь страшно то как! Я и в детстве даже родителей осуждал, особенно когда они ругались, или отец пьяный приходил. Да, отца ведь я и до самой его смерти осуждал, и за то, что он нас с матерью бросил, и за то что не помогал, и за всю его разгульную жизнь! И маму осуждал, за ремень, которым она меня от лени и вранья отучала, и за то, что, по бедности, на кино и мороженное денег редко давала, за то что «не понимала» дурака сопливого, начавшего курить в восьмом классе и выпивать в девятом, за всё, в чём она моим желаниям не потакала. А ведь она добрая была и «трудяга», на трёх работах тянула, чтобы мне — дураку образование дать, и умерла рано, потому что надорвалась на этих работах! Господи, если можешь, прости меня за это! Прости за маму, и за отца!

— Бог простит, Алексей!

— Слушай, отец Флавиан! Как мне теперь вспомнить всех, кого я осудил, им же нет числа, как в этом покаяться? Я осуждал всех, кто чем-нибудь мне не нравился, всех, кому завидовал, всех, кто был лучше меня, умнее меня или — наоборот — глупее. Я осуждал всех, я, наверное даже Бога осуждал, за то, что Он сделал мир не таким, как бы мне хотелось… Господи! Прости мне этот грех, Ты Сам, Господи, не осуди меня!

— Бог простит, Алексей! Не клеветал ли на кого?

— Конечно клеветал, Господи прости! Ещё как клеветал! Учителям клеветал на родителей, чтоб за невыученные уроки не ругали, родителям на учителей, что те придираются. Клеветал ребятам на девчонок, что те «не девочки», клеветал на завуча, что он с физруком в учительской пьянствует после занятий, клеветал в институте на старосту, что она «стучит» в деканат, на бригадира в колхозе, что нашу выработку себе приписывает, клеветал на работе, клеветал на жену, клеветал, клеветал, клеветал… Какая же я — гадость! Господи, прости меня!

— Бог простит, Лёша! Следующее мытарство чревоугодия…

— Чрево… что? Прости, отец Флавиан, не понял.

— Чревоугодие — угождение чреву, то есть — брюху. Оно бывает в двух формах; гортанобесие — это когда гоняются за вкусовыми ощущениями, и чревобесие — набивание брюха, погоня за насыщением до осоловелости. Сюда же пьянство относится и наркомания.

— Грешен! В обеих формах! Наркотой, правда, никогда не баловался, с пьянством тоже проблема — чуть выпью — тошнить начинает, потому не напиваюсь, хотя стопочку дорогого коньячку сосать буду с удовольствием, а, вот с едой! Слаб поесть, люблю в ресторан зайти, разные кухни пробовать, люблю и вкусно и много. Ирка-то у меня хорошо готовила, но я всё равно по гостям наедаться любил. Иной раз так объешься, что аж пьянеешь от еды! Как свинья, честное слово, кажется за жратву родную мать продал бы, вон вчера у Семёна так объелся, чуть не помер… Скотство, конечно… Господи, прости меня!

— Бог простит, Алексей! Мытарство лени и праздности. Грешен?

— Грешен, батюшка, как ещё грешен! С детства грешен и до сих пор. Уроки всегда делал «из под палки», работу свою на кого-нибудь спихнуть — героизмом считал, только «перестройка» эта заставила шевелиться, а то с голоду помрёшь… Так и сейчас, где можно вместо работы видимость создать, чтоб начальству «втереть» — никогда не упущу! Ирка меня сколько этой ленью шпыняла, а мне — «с гуся вода»! С работы пришёл, живот набил и на «родной» диван у телевизора «смену отрабатывать». Отдыхать, развлекаться — заставлять никогда не надо было, куда и лень девалась, в компании, как это сейчас называется «потусоваться», перед «слабым» полом «хвост распустить» это — всегда готов! А, даже в сервис заехать — в моторе масло поменять — муторно, «не прикалывает» — вечно тянул. Лентяй «по жизни» — вот я кто, отец Флавиан! Каюсь в этом! Господи, прости меня грешного!

— Бог простит, Лёша! Мытарство воровства. Воровством грешен?

— Да, вроде, нет… Хотя, подожди… Было, было! В школе как-то раз, с Юркой в раздевалке по карманам мелочи натаскали, у тётки на даче яблоки воровал, к соседям в малинник лазил. В кружке радиотехническом проволоки медной моток стырил, у матери несколько раз из кошелька деньги брал, две книжки библиотечные «зажал». Вот наверное и всё.

— А списывать приходилось?

— Да разве ж это воровство?

— А, как же! Чужой труд за свой выдавал, незаработанные оценки получал.

— Так, это я тогда и почти всю зарплату в советское время незаработанную получал, так ведь и не я один! Почти все так!