Александр Торик - Флавиан

— Батюшка! Скажите ему, чтоб завтра приходил! — сторож возмущённо ворчал — ишь! Исповедаться ему посреди ночи приспичило!

— Ты откуда, брат? — спросил отец Игнатий.

— Из морга, вон оттуда — странный мужчина показал рукой на больничный забор — меня Матерь Божья всего на два часа отпустила, я седьмое мытарство не прошёл.

Сторож смотрит на него, а сам потихоньку отцу Игнатию пальцем у виска крутит, мол — чокнутый он!

Но, отец Игнатий, батюшка был всегда не боязливый, посмотрел на ночного гостя — заходи — говорит. Исповедал его как следует, отпустил грехи, даже причастил запасными Дарами, проводил за дверь. Тот ушёл в сторону больницы. А, на следующий день пошёл отец Игнатий в морг, посмотреть, правду ли ночной гость сказал. Смотрит — и вправду, лежит его исповедник на столе в том же наряде, а бабушка-уборщица ругается почём зря — всё студенты, практиканты проклятущие развлекаются! Покойника в мой рабочий халат обрядили! И в штаны, которыми я пол мыла! Издеваются над бабкой беззащитной!

Я встрепенулся — отец Флавиан! Это, что же, моя Ирина сейчас опять умереть может?!

— Ирина ваша… здравствуйте батюшка… теперь сто лет проживёт! — подошедший высокий пузатый доктор с красным лицом и седыми висками из под зелёной хирургической шапочки, поправил на картошкообразном носу крохотные золотые очки.

— Кроме, понятной слабости, у неё все показатели — от давления до энцефалограммы — хоть в космос посылай. Сердце — как у спортсмена! Это, отец Флавиан, уже — ваша компетенция, я этот случай комментировать никак не возьмусь, иначе надо в попы уходить из главных хирургов. Мой диагноз, только это не официально, конечно, однозначно — чудо! Вы бы видели её швы после вчерашней операции — в две недели так не срастается! Можете зайти к ней, она вполне способна к общению, только не переутомляйте сразу, хотя… Делайте, что знаете! Бог с вами! До свидания! — и он, уверенной «генеральской» походкой, понёс своё пузо с расходящимся на нём накрахмаленным белоснежным халатом в сторону служебного входа.

— До свиданья, Николай Сергеевич! Пойдём, Алёша!

— Скорее, батюшка!

Около палаты толпилось десятка полтора медработников, стоял тихий, но оживлённый гомон. Увидев Флавиана, все расступились, некоторые осеняли себя крестным знамением — сюда, батюшка! Проходите!

Мы вошли в одноместную палату. Справа у стены, на широкой, с колёсиками, кровати, укрытая под самый подбородок одеялом и пледом, лежала, так же тихо и счастливо улыбающаяся Ирина. Увидев меня, она выпростала из под одеял чуть бледноватую руку и протянула её ко мне тем же жестом, что тогда, ночью на Семёновом чердаке. Я рухнул на колени у кровати, зарылся головой в одеяла на её груди и, не в силах больше сдерживаться, зарыдал как ребёнок. Флавиан деликатно отошёл в угол, и отвернувшись от нас, присел у стола.

А, я плакал, плакал, обнимая самое дорогое для меня в этой земной жизни существо, плакал о потерянных в греховном болоте годах жизни, о украденной у Ирины и у самого себя любви, о наших загубленных не рождённых детях, обо всём том, что могло бы быть таким прекрасным в нашей с Ириной совместной жизни и чего теперь уже никак не вернуть. Я плакал, а Ира гладила меня по голове, по слипшимся всклокоченным волосам, по ободранному вздрагивающему плечу, и тихо шептала: — Лёшенька… родной… Лёшенька… милый…

Постепенно я успокоился.

— Лёша! А ведь я видела тебя на чердаке, в сене, спящим. Рядом с тобой были два мужчины, молодой и постарше тебя. Знаешь, как «там» удивительно! Батюшка! Подойдите пожалуйста, вы тоже должны услышать!

Флавиан переставил свой стул к изголовью кровати.

— Вчера, после операции я пришла в себя ближе к вечеру, вся нижняя часть тела ныла, я позвала сестру, мне вкололи что-то, и я опять уснула. Проснулась я ночью, вижу себя лежащей на кровати с приоткрытым ртом, и, кажется, не дышащую. А, сама я, в то же время стою посреди палаты, ближе к окну, и мне так хорошо — хорошо! Ничего нигде не болит, лёгкость необыкновенная, радость переполняет, и даже сознание того, что я наверное умерла, абсолютно не беспокоит! Только когда о тебе подумала — забеспокоилась, как же я теперь тебя увижу? И, сразу же на том чердаке оказалась, так всё быстро произошло, я не успела и опомниться. Подошла к тебе, наклонилась, захотелось прикоснуться к тебе, мне даже показалось, что ты глаза открыл и меня увидел, а потом меня повлекло что-то, и я в церкви оказалась, небольшой, но очень красивой какой-то… Подходит ко мне старичок, в сверкающем священном облачении и говорит — здравствуй Ирина, раба Божия. А, я спрашиваю его — дедушка! Вы священник? Вы тоже сегодня умерли?

— Нет — улыбается — давно уже, да и не умер я, у Бога смерти нет. Ты же и сама теперь видишь. У Бога все живые!

— А, что со мной теперь будет? Вы меня в рай отведёте? Или в ад? Я, ведь, очень грешная!

— Нет — опять улыбается — рано тебе в рай, надо тебе пожить ещё, грехи искупить, муж, вот твой за тебя ходатайствовал.

— Алёша? Он разве тоже умер?

— Нет — продолжает улыбаться, не умер твой Алёша, наоборот ожил, к Богу обратился, за тебя молится…

— Дедушка! А, что ж мне делать теперь?

— Теперь возвращаться, да помнить о том, что у Бога смерти нет, а есть любовь неисчерпаемая! Иди, Ирина, раба Божия, да живи с Богом и с Алексием своим. Вон, он к тебе идёт.

И, стал как бы растворяться.

— Дедушка! — кричу — а вас как зовут?

— Сергий — говорит — игумен…

Смотрю, а я во дворе больницы стою, около морга, солнышко светит, а по дорожке ко мне ты, Алёша идёшь, а я голая стою совсем. Мне стыдно стало, я — нырь в двери морга, в темноту. Открываю глаза, а надо мною доктор склонился с ножиком, большим таким, и в фартуке клеёнчатом.

— Доктор — говорю, не режьте меня, пожалуйста, я — живая, и вообще — смерти нет. Укройте меня, пожалуйста, и Алёшу позовите.

Дальше, ты сам знаешь. Да! И, ещё дедушка Сергий велел, как в себя приду, исповедаться и причаститься. Я — сказал — к тебе священника пришлю. Он вас попросил, да, батюшка?

— Видно так, Ирочка, а, ты меня не узнаёшь?

— Нет, батюшка!

— Ну, тогда ладно, потом поговорим, давай дело сделаем сперва. Алёша! Ты выйди, пока, и попроси у сестёр кипяточка полкружечки.

Я вышел.

Прошёл год.

Моя фирма выстояла в бурях экономических разборок. Но я из неё ушёл. Я теперь работаю у Григория Семёновича, среднего сына Семёна и Нины, в качестве руководителя отдела. Тоже коммерческого, конечно, но коллектив практически весь — верующий, во все церковные праздники — выходной, а главное — атмосфера на фирме очень доброжелательная. И платит мне Григорий Семёнович, существенно больше, чем на прежнем месте.