Александр Громов - Паракало, или Восемь дней на Афоне

Зачем я ездил на Афон [1]? Впрочем, пора ставить вопрос более правильно: зачем Господь привёл меня туда? Ведь это было? И это уже стало частью меня — зачем? Наверное, мною двигало богоискательство. Черта русского народа, которая никогда не охладевала в нём, хотя уводила порой так далеко от Бога, что возвращение казалось невозможным. Мы ищем Бога на земле. Сказано: «Ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».

Но мы не видим Тебя, не осязаем, бродим, как слепые, вытянувши руки — где Ты, Господи?!

Я люблю Россию. Вернее сказать, она в моём сердце, существе, во всём, что есть «я». И от того, говорю ли о любви или не говорю, она не отнимется от меня. Всё остальное — слова.

Но рая мы здесь не построим. Потому что мы просим материального рая, а разве может быть рай — материальным? Потому и получается всякий раз обезьянья пародия…

Но есть Святая Гора, где положен предел суетному и преходящему, где заканчивается земля и начинается Небо. Там люди живут по законам Любви.

И если это не рай, а только тень его, то можно ли хоть на миг укрыться в ней от сжигающего жара цивилизации?

Я просил Господа показать мне это место. И Господь призрел меня и утешил.

А я… Я… я… я… — кругом одно «я».

Простите меня.

Автор

Принимая маслице от мощей святого Афанасия и пластмассовые иконки Иверской Божией Матери, батюшка сказал:

— Вам надо обязательно написать о вашем паломничестве. — Не заметив с моей стороны никакого энтузиазма, добавил: — Стали бы вторым Зайцевым…

«Да читал я Зайцева…» — отозвалось в голове, и вместо того чтобы подойти под благословение, я слегка отступил и кивнул на иконки:

— В общем, раздадите тогда…

— Конечно-конечно… В воскресенье после Литургии…

Я ускользнул из-под благословения…

Через несколько дней я был у Владыки (как и зачем я к нему попал — в своё время). В конце разговора он сказал мне:

— Когда напишешь, покажи мне.

Хотя я-то как раз и говорил о том, что не могу писать. Уходя, благословился, конечно, и подумал: к чему относится это архиерейское благословение — к писательству или к моему бытию вообще?

Следующий раз о книге заговорила жена. Мы возвращались домой после того, как я два часа рассказывал оставшимся в храме прихожанам о паломничестве. И она спросила: а почему бы тебе не записать всё это? К вечеру слегка подморозило, ветер стих и в воздухе поблёскивали лёгкие снежинки. А я-то думал, она обиделась. Когда меня спросили о первых ощущениях на Афоне, я брякнул: «Почувствовал, что я — дома».

Я попытался ей объяснить, что никогда не смогу написать правдивой книги об Афоне, потому что, чтобы ни писал, это будет книга обо мне. Все истории о монастырях, чудотворных иконах, о том, во сколько начинаются и как длятся службы, какое расстояние между Лаврой и Ивероном, что такое вселенское время, сколько стоит билет на паром — всё можно найти в справочниках, путеводителях, в интернете, в конце концов…

— А сколько стоит билет?

Откуда я помню? Это профессиональные писатели фиксируют детали, пришпиливая их в блокноты, как коллекционер бабочек. Меня же всегда привлекало целое и живое.

Со временем обстоятельства выветриваются, меня даже частенько ловят: мол, прошлый раз я рассказывал по-другому. Так я уже и сам толком не помню, как было на самом деле, для меня важно, чтобы собеседник почувствовал то же, что тогда переживал и я, чтобы он разглядел, что там — за внешней оболочкой событий и фактов.

Так каждый раз создаётся новый мир, который бывает гораздо реальнее настоящего. Собственно говоря, это и есть литература.

Так вот, повторил я, никогда правдивой книги об Афоне у меня не получится. А билеты, кстати, Лёшка покупал.

Жена стояла под горкой и ловила съезжающего на картонке сына. Кому я всё это рассказываю?

Вечером я написал письмо Лёшке, то бишь Алексею Ивановичу, и он в ответ переслал моё же письмо, отправленное два года назад, с выделенными строчками: «Игумен предлагал поехать на Афон. Я обрисовал ему картину, которая может сложиться во время нашего совместного пребывания там (ещё, говорю, и Алексея Ивановича прихватим). Игумен грустно вздохнул и то ли утвердился, то ли ещё раз спросил: "Значит, не поедем?.."».

Есть же добрые люди, подумал я об Алексее Ивановиче. И вспомнил, как уже после возвращения с Афона к нам пристало слово «Паракало». Бывает такое. Пристанет — и всё тут. Алексей Иванович как истинный поэт перепробовал это слово со всех сторон и, выдав рифму «купив винишка полтора кило — паракало, паракало», ещё долго лепил его к месту и не к месту, но лучше, кажется, уже не получалось.

Но словцо-то непростое. Вообще-то оно означает «пожалуйста». Его мы услышали, войдя в аэропорт «Салоник». Так там начинаются все объявления на вокзалах. И я тогда ещё подумал, какая это должна быть добрая страна, где к тебе обращаются не «граждане пассажиры» или «внимание», а — «пожалуйста».

Можно сказать, я полюбил Грецию с первого слова.

И я подумал, что если в самом деле возьмусь писать книгу об Афоне, то и назвать её надо будет «Паракало». Пусть это слово задаёт тон [2] .

На следующий день мне понадобилась какая-то книга, я подошёл к книжной полке и наткнулся на томик Бориса Зайцева. В последнее время я вообще стал замечать, что книги, связанные с Афоном, так и лезут мне в руки. Это как у женщин, сделавших аборт, — им всё время на глаза попадаются беременные и маленькие дети.

Не выдержав, полез смотреть электронную почту, что там ответил мне Алексей Иванович по поводу названия. А вместо этого получил письмо от батюшки, когда-то спасшего меня от жуткого похмелья в Германии, а пару лет назад соборовавшего, когда врачи уже особо и не рассчитывали на свои силы. Батюшка сообщал о столичных успехах на сценарном поприще и благословлял писать про Афон хотя бы страничку в день перед сном.

Я заварил кофе. Съел кусочек умыкнутого из Иверонского архондарика [3] лукума. Вернулся за рабочий стол и вывел: «Паракало».

Фамилию решил оставить в покое. От близких и так не скроешься. Дальние… Кому понравится — слава Богу, пусть помолятся за раба Божия Александра, кому не понравится — тоже пусть молятся. В любом случае благодарен за терпение.